Г. Винс. Евангелие в узах
В лагере половина заключенных - якуты, северный народ.
Они проживают на очень большой территории, хотя относительно немногочисленны: не более 300 тысяч человек, собственно, якутов. Полагаю, что на территории Якутии свободно могла бы поместиться почти вся Западная Европа. На этой же территории проживают около 300-400 тысяч русских, украинцев и представители других народов.
Якуты по традиции - народ охотников, рыбаков, оленеводов. Хотя ныне якуты живут на северо-востоке Сибири, ранее, лет 700-800 тому назад, их предки жили значительно южнее, на границе с Монголией, в районе озера Байкал, а еще ранее на территории теперешнего Казахстана и на Алтае. Фактически, это народ восточный, тюркско-монгольского происхождения: узкоглазые, с черными, как смоль, волосами, с черными или карими глазами.
Город Якутск, столица Якутской республики, был основан РУССКИМИ в 1638 году. Сегодня Якутск насчитывает около 100 тысяч человек. Примерно 200 лет тому назад якутский народ был обращен в христианство православными миссионерами. До революции 1917 года в Якутии было несколько сотен православных церквей, и многие православные священники были из якутов. Теперь на всю Якутию сохранился только один православный храм в городе Якутске.
В лагере я познакомился с пожилым якутом. Якуты его называли дедушка Василий. Высокий, худощавый, с удлиненным лицом. Человек он добрый, общительный, приветливый, но большой любитель водки. Он уже несколько раз попадал в тюрьму и в лагерь. Выпив хотя бы немного водки, дедушка Василий полностью терял контроль над собой и совершал преступления: драки и даже убийства.
- Знаю, что ты за христианскую веру и за Евангелие в лагере, - кивая головой и ласково глядя на меня маленькими узкими глазами, сказал мне дедушка Василий в первые же минуты знакомства. - Вера в Бога - очень хорошее дело! Раньше и в нашей деревне многие верили в Бога и ходили в церковь. А теперь церкви у нас нет. сломали. И народ стал пить водку. Вот и я, грешный, страсть как ее люблю, проклятую!
Дедушка Василий даже сплюнул с досадой на землю.
- Из-за нее, - продолжал он, - я уже в третий раз в лагере. И чего я ее так полюбил, сам не знаю: больше жены, детей и внуков люблю выпить! На воле не могу жить без нее, а вот в лагере годами не вижу водки, и ничего, даже не тянет к ней.
- А вы верите в Бога? - спросил я дедушку Василия.
- Конечно, мы якуты - христиане! Только Бога у нас теперь отняли власти. И вся жизнь пошла кувырком!
А потом он подошел ко мне вплотную и прошептал на ухо:
- Я и сам был большой властью в деревне, да все пропил: и свое, и казенное? - и он весело подмигнул мне, - А теперь все в нашей деревне пьют, крепко пьют водку - и мужики, и женщины. Только и разговору, что водка! Все в ней утешение. Весь якутский народ вместо Бога поклоняется теперь бутылке с водкой. Да и русский народ тоже.
"Хочешь, я расскажу тебе, с чего все началось? - спросил меня дедушка Василий при нашей следующей беседе. - В нашей деревне церковь закрыли вскоре после революции. Священника-якута арестовали и отправили в ссылку. Хороший был человек, грамотный, вежливый. Все его уважали. В то время у нас мало было грамотных людей, и все шли к нему: письмо написать или прочитать, посоветоваться в семейных делах...
Все это священник делал охотно. Но не только его арестовали, всю семью его разорили: сослали в необжитые места и жену его, и детей... Так они и пропали там! Больше их никто никогда не видел. На дверях церкви власти повесили большой замок", - дедушка Василий показал руками, какой был большой замок. Рассказывая все это, он сокрушенно качал головой и приговаривал: "Какое большое зло сделали!" Из его дальнейшего рассказа следовало: "Однажды в деревню приехали начальники из города. Они долго возились с замком, не могли открыть. А ключ потеряли. Тогда они взломали двери церкви и вынесли из церкви иконы все и священные книги: Библии, Евангелия, молитвенники, и сложили в большую кучу на площади. В церкви много было богослужебных книг. Возможно там были и старинные рукописи, которым и цены нет, но никто с этим не считался. Все, что было связано с Богом, с верой, было объявлено вредным, подлежащим уничтожению. Руководители этой операции, приехавшие из города, затем подожгли книги. И вот перед ограбленной церковью запылал огромный костер. Вокруг костра, взявшись за руки, в каком-то диком танце закружились безбожники: и русские, и якуты, с хохотом и криками. А вдали стояли перепуганные деревенские якуты. Казалось, что настал конец света..." В то время моему рассказчику было 12 лет. Его родители были православные. Они были очень огорчены происходившим. И вот этот двенадцатилетний мальчик как-то проскочил между танцующими, подбежал к костру, выхватил из огня одну большую книгу, и убежал с ней в лес. На него закричали, кто-то даже побежал за ним, но он не остановился...
А потом, уже вечером, он пришел домой и стал внимательно рассматривать: "Что же я спас из огня?" Это было старинное Евангелие на славянском языке в массивном кожаном переплете. Оно немного обгорело на костре. Родители мальчика не умели читать, но они благоговейно рассматривали страницы Евангелия, а затем аккуратно завернули Евангелие в кусок чистого полотна и спрятали, - А какова судьба церкви, что с ней было дальше? спросил я.
Он сокрушенно покачал головой и сказал:
- Много священных книг сгорело в том костре. А что не сгорело, остатки обгорелых книг. наши люди в деревне потом выбирали из кучи золы и долгие годы хранили в своих домах, как святыню...
- А что стало с церковью? - хотел я уточнить.
- А церковь превратили в колхозный склад, крест на церкви сломали! Церковь не ремонтировали, крыша протекала во время дождей. Вскоре церковь разрушили.
- А то спасенное Евангелие сохранилось?
- Нет, - ответил дедушка Василий. - Оно долгие годы хранилось в доме моего отца. а потом он его кому-то отдал.
- А вы сами читали Евангелие? - спросил я.
- Нет! Никогда! То Евангелие, которое я спас от огня, было на старом непонятном языке, славянском... Я бы очень хотел почитать Евангелие на русском!
А затем, оглянувшись по сторонам, он тихо и вкрадчиво спросил у меня:
- А у тебя есть здесь Евангелие, в лагере?
- Нет! Пока нет. А если будет, то дам и вам почитать, - ответил я.
Очень часто подходили ко мне и другие заключенные с той же просьбой: "Где достать Евангелие, чтобы почитать?
Нет ли У тебя Евангелия?" Да, в лагере нужно Евангелие. И я стал об этом думать и молиться. Вскоре мне стало известно из писем родных, что они хотят приехать ко мне на свидание в этот далекий северный край. Свидание с родными - это большая, бесконечная радость для заключенного. Иногда целый год заключенный только и говорит об этом: "Скоро ко мне приедут на свидание моя жена и дети!" Или: "Скоро увижу отца, мать: обещали приехать на свидание!" Особенно это большая радость для нас, верующих, потому что когда нас арестовывают, то этим лишают не только свободы и отрывают от семьи, но и отрывают от Церкви, от друзей по вере, от труда на Божьей ниве. Часто это происходит внезапно, а ты все еще живешь этим трудом и постоянно молишься о Церкви, о друзьях по вере. Душой ты постоянно там. на воле, с народом Божьим... И вот теперь скоро получишь правдивую, живую весточку о народе Божьем, о жизни Церкви, о друзьях. В письмах мало что можно написать о жизни Церкви: это очень опасно, письма постоянно проверяются... Поэтому так ждешь свидания.
Если ты служитель Церкви, любишь Церковь Божью и верность Богу для тебя превыше всего, то и тюрьма никогда не разлучит тебя с народом Божиим и не снимет принятого тобой от Бога служения! Тебе будет очень понятно и близко чувство Ап. Павла, о чем записано в Филиппийцам 1:7-8: "...Я имею вас в сердце в узах моих, при защищении и утверждении благовествования, вас всех, как соучастников моих в благодати. Бог - свидетель, что я люблю всех вас любовью Иисуса Триста". Тебе будут дороги также слова Самого Господа нашего Иисуса Христа: "Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец; а наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и бежит" (Иоан. 10:11-12), хотя в тюрьме ты находишься, может быть, уже многие годы, ты будешь постоянно взывать к Господу о каждом члене вашей церкви. А если ты нес служение среди многих церквей?
Какое большое поле для молитвенного служения в тюрьме, в лагере. Поэтому я с таким нетерпением ждал приезда на свидание моих родных, чтобы узнать больше о друзьях по вере...
Я очень ожидал также, что они привезут мне Евангелие. От Якутска до Киева, где жила моя семья, очень далеко: по прямой почти 6000 километров, а если ехать по железной дороге, а затем на автотранспорте, то и все 10000 километров.
Вскоре на свидание приехали моя мама и мой старший сын Петр. Начальство лагеря разрешило нам только общее свидание в специальной комнате в присутствии офицера. Перед началом свидания солдаты обыскали меня. Дежурный офицер наблюдал за обыском. Он сказал: "Вам разрешено общее свидание в течение четырех часов. Во время свидания вы будете сидеть за отдельным столом, а ваша мать и ваш сын - за другим. Никаких писем, никаких записок не передавать, никаких устных инструкций для Церкви тоже не передавать! Об условиях содержания в лагере не говорить. Предупреждаю, в случае нарушения свидание будет немедленно прекращено!" Когда меня ввели в комнату свидания, моя мама встала из-за стола и подошла, чтобы обнять меня. Офицер остановил ее:
- Гражданка! Подходить к осужденному запрещено!
- Но я - мать! Я хочу обнять сына!
- Нельзя! Нельзя! Вас же предупреждали! - закричал офицер. Мама вернулась и села за стол рядом с моим сыном.
Офицер указал мне на другой стол. Прежде, чем сесть, я спросил офицера:
- Гражданин начальник! Мы - верующие, христиане, и мы не можем начинать свидание без молитвы. Разрешите нам помолиться!
- Вообще-то это не разрешается... Это советское учреждение, - он развел руками. - Но как исключение... Молитесь, только не долго!
Я попросил маму:
- Соверши молитву. Я нуждаюсь в твоем материнском благословении.
Мы встали и мама помолилась. Как давно я не видал маму, и как она изменилась! Сколько новых морщинок появилось на ее лице. А какая затаенная грусть в глазах... Недавно она освободилась из лагеря после трехлетнего заключения. Мама освободилась, а меня арестовали, и мы не виделись уже много лет. Правда, в Киеве, в тюрьме, я имел с ней краткое 30-минутное свидание. И вот теперь снова встреча! На ее лице и в глазах отпечаток перенесенных страданий, и не только за последние три года тюрьмы. В 23 года она осталась одна с двухлетним сыном, а отца нашего заключили в тюрьму. И так вся жизнь: в трудностях, разлуках, страданиях...
А сын? Ему уже 19 лет, высокий, стройный, улыбается:
"Не унывай, отец, мы с тобой!" Когда он родился, я дал ему имя Петр в честь моего отца, мужественного проповедника Евангелия, бескомпромиссного служителя Божия на русской евангельской ниве. И я так хотел, чтобы и мой сын посвятил свою жизнь делу Евангелия! Это моя молитва перед Богом со дня рождения сына. Поэтому мне так дорого было видеть Петю, беседовать с ним. И я рад был, что вместе со своей бабушкой он проделал такой большой путь, чтобы посетить меня.
Мама рассказала о семье, о детях, как они скучают обо мне. Я спросил:
- А как твое здоровье? Как перенесла три года заключения?
- Видишь, жива, выжила! - и мама улыбнулась. - Хотя, когда освобождалась, уже почти ходить не могла. До ворот лагеря меня вели под руки женщины-заключенные, настолько была слаба!
- Ты у нас герой, бабушка! - сказал Петя. - Всю дорогу сюда ты передвигалась сама, только иногда я помогала, особенно на трапе в самолет!
Мама расспрашивала о моем здоровье и письмах, которые писала мне семья.
Некоторые из них я не получил... Затем она сказала:
"Хотя тебе трудно и одиноко, никогда не унывай! Господь всегда с тобой. Мои молитвы постоянно возносятся к Богу о тебе. Будь верен Господу всегда и во всем. Верен до смерти!" Офицер, сидевший между столами, забеспокоился:
"Мамаша! - обратился он к моей маме. - Не надо о смерти! Не нужно его готовить к смерти. Готовьте лучше к жизни на воле!" Так понял он ее наставления о верности.
Сын мой рассказал о своих планах и о младшем брате Шуре: "Он у нас такой уже большой, энергичный, любознательный!" Меня очень беспокоило духовное состояние самого Пети. Я знал, что он перестал посещать собрания верующих и подружился с неверующими людьми, очень образованными: литераторами, учеными, работниками искусств, которые увлекались политическими вопросами и которых именовали "инакомыслящими". Хотя эти люди не верили в Бога, но симпатизировали гонимым христианам. Они проявляли большой интерес к Петру, как члену семьи, переносящей гонения за веру начиная с 1930 года. Возможно, они хотели подключить к своему движению и наших верующих. Это было опасно для его души, и я очень переживал за Петю.
- Ты посещаешь собрания верующих в Киеве? - спросил я Петю.
- Нет, папа! Они меня теперь не интересуют, кажутся очень скучными. У меня теперь есть другие друзья, - ответил Петя.
- Очень жаль. Истина только во Христе! А все, что без Христа - заблуждение, как бы красиво оно не преподносилось. Я очень беспокоюсь о тебе и молюсь. Не забывай, что я назвал тебя Петром в честь твоего дедушки - верного служителя Божьего, мученика за дело Евангелия. И я жду. чтобы ты отдал свое сердце Господу!
В лагере "Табага" я написал стихотворение, посвященное Пете.
Христианства радостные зори
Для меня зажглись в семнадцать лет.
И с тех пор на жизненном просторе
Для меня иной отрады нет.
Иисус - поэзии хоралы
Иисус - свободы яркий луч!
Это жизнь в травинке каждой малой,
Это бой за правду среди туч.
Голос веры, пламенный и звонкий,
Достигает огненных светил!
Ну, а ты? По-прежнему в сторонке?
Кто тебе дорогу перекрыл?!
Может, вера для тебя позорна?
Радость неба кажется мечтой?
Древний враг коварно и упорно,
Словно ворон, вьется над тобой.
Вне Христа не жизнь, а прозябанье:
Культ вещей и мелочных страстей.
Только в Боге высшее призванье.
Чистота и искренность людей!
Я, глубоким трепетом объятый,
В сердце слышу неба перестук!
Оттого так дорог мне Распятый,
За меня испивший горечь мук.
Я хочу планету видеть садом,
Гимн Творцу поющей на лету!
А тебя - моим по вере братом.
О, мой сын! Скорее ко Христу!
Это стихотворение я передал семье на предыдущем свидании. Петя его читал. Но сдвига в сторону веры у Пети все еще не было, поэтому я затронул этот вопрос на свидании.
Петя не спорил, но и не соглашался. Так незаметно и прошли два часа свидания.
Вдруг мама забеспокоилась:
- Я тебе привезла немного пищи! Разрешите его покормить? - спросила она у офицера и показала на сумку с продуктами, стоявшую у ее стула.
- Нельзя. Не положено! - отрезал офицер, - Ну, хотя бы один маленький бутерброд с колбасой?! попросила мама.
- Я же вам сказал, нельзя! - раздраженно повторил офицер.
Дверь из комнаты свиданий в коридор была открыта.
В дверях показался заместитель начальника по режиму майор Четверик. "Как идет свидание?" - спросил он у офицера.
Тут мама быстро встала и обратилась к майору. В руках у нее было Евангелие.
- Товарищ майор! Я привезла сыну Евангелие. Разрешите передать?
- Евангелие? - переспросил майор. - Я не могу разрешить. Еще никто в наше исправительно-трудовое учреждение не привозил Евангелие!
- Я очень прошу вас разрешить! В этой книге нет ничего плохого, преступного! - и мама протянула Евангелие майору.
Он взял Евангелие и стал его рассматривать. В это время мама достала из своей сумочки какой-то листок.
- Вот я написала заявление на имя начальника лагеря с просьбой разрешить моему сыну пользоваться Евангелием в лагере. И она передала свое заявление майору.
Он внимательно прочитал и сказал:
- Вот вы пишите, что Евангелие официально не запрещено в нашей стране... Но Евангелие пишет о Боге, о вере, а в нашей стране строится безрелигиозное общество. Как тут быть? Выходит, Евангелие и Библия в противоречии с нашим советским обществом и политикой коммунистической партии!
- А как же Конституция?! - спросила мама.
- Конституция и жизнь - разные вещи! - подытожил майор.
- Хорошо! Я возьму Евангелие и ваше заявление. Через неделю я сообщу вашему сыну о решении руководства лагеря.
- У меня еще есть просьба к вам! - продолжала мама. Я хотела бы немного угостить сына. - Она показала на свою сумку с продуктами.
- Передачи ему не положено до половины срока! - быстро проговорил офицер, наблюдавший за нами во время свидания.
- Здесь немного белого хлеба, сыра, колбасы, и молоко...
Разрешите мне, как матери, его здесь покормить. Очень прошу вас. - продолжала просить мама, обращаясь к майору.
- Хорошо, пусть поест! - разрешил майор. - Только посмотрите, что это за пища, - сказал он офицеру.
Мама выложила на стол белый хлеб, кусок колбасы и поллитра молока в бутылке, поставила на стол заранее приготовленный стакан и вынула маленькую белую салфетку. Офицер проверил, просмотрел все и сказал: "Можете дать ему!" Мама подошла к моему грубому лагерному столу, окрашенному в черный цвет, аккуратно постелила на нем белую салфетку, поставила на нее стакан с молоком и положила уже заранее нарезанные куски белого хлеба, колбасы и сыра. Какое это богатство для заключенного! Я возблагодарил Господа и стал есть. Более года я ничего этого не видел, и было так приятно снова отведать вкус молока и белого хлеба. А мама?
С какой радостью она смотрела на меня... Через некоторое время офицер, посмотрев на часы, сказал: "Осталось 15 минут до конца свидания!" Мама торопливо заговорила:
- Многие друзья передают тебе привет, Церковь бодрая.
Много молодежи. Я опять тружусь в Совете родственников.
Твои стихотворения из Киевской тюрьмы получили. О твоей "красной полосе" знают многие верующие и у нас, и в других странах. Молятся о тебе.
Офицер не выдержал и крикнул:
- Мамаша! Прекратите агитацию!
- "Красную полосу" с меня уже сняли! - сказал я маме и сыну. - Стало немного легче.
- Я ездила специально в Москву, к начальству. Просила отменить "красную полосу". Я писала правительству заявление об этом. Так и написала, что идет подготовка к физической расправе над моим сыном! - продолжала мама.
Офицер вскочил со стула:
- Все! Прекращайте! Свидание закончено; Я тоже встал и, спросив разрешения у офицера, помолился. Мы простились:
- Прощай, мама! Прощай, сынок! Господь да хранит вас.
Петя! Не забывай, что ты носишь имя твоего дедушки, который до конца, до смерти был верен Богу и делу Евангелия.
Я молюсь о тебе, сынок, чтобы ты отдал свое сердце Господу.
Маму и Петю увели из комнаты свидания первыми. Я остался один в комнате и все еще был под впечатлением свидания. "О, Иисус! Храни их в пути. Коснись сердца моего сына!" - так я молился, пока не пришел офицер. После обыска меня впустили в зону.
Через неделю я обратился к майору о Евангелии.
- Вопрос еще не решен! - ответил он. Так же он отвечал и через месяц и через два... Тогда я написал заявление на имя начальника лагеря с просьбой вернуть мне Евангелие.
Майор вызвал меня на беседу в свой кабинет.
- Ваше Евангелие лежит у меня в сейфе. В лагерь я его вам не дам! Когда будете освобождаться, вам вернут его.
Со дня свидания с мамой и моим сыном Петром прошло несколько месяцев. Начальство лагеря разрешило мне личное свидание с семьей на трое суток. Я написал об этом домой.
Итак, я ожидал личного свидания. Виктор мне сказал:
"Мы должны хорошо подготовиться к твоему свиданию. Я уверен, что родные привезут тебе Евангелие. Но очень трудно пронести его в лагерь. Будет тщательный обыск. Давай сделаем какой-нибудь тайничок в твоей обуви для Евангелия".
Заключенные в лагере носят очень грубые, массивные сапоги с большими каблуками. Виктор взял мои сапоги, оторвал каблуки и ножом осторожно, тайно, чтобы никто не заметил, вырезал два углубления в каблуках, а затем опять прибил их. Наш план был таков: я в этих сапогах пойду на свидание, и если мои родные привезут Евангелие, я должен буду ножом снова оторвать каблуки, а из Евангелия отделить страницы с Евангелием от Иоанна и положить их в тайники каблуков моих сапог: в один тайник 11 глав, а в другой - 10 глав. Затем я должен буду снова прибить каблуки столовым ножом или вилкой, т.к. другого инструмента в комнате свидания не будет, и так пойти в сапогах после свидания сначала на обыск, а потом в лагерь, в жилой барак.
И вот этот день наступил. Еще с вечера один из солдат сказал мне: "К тебе жена приехала с детьми!" Я поблагодарил его и долго не мог уснуть после отбоя. Все думал и думал о них. Возможно, они привезли на свидание и моего младшего сына Шурика. Ему сейчас три года. Последний раз я его видел, когда ему был только 1 год. Конечно, он не помнит меня, да и мне трудно представить его таким большим.
Младшей дочери Жене 10 лет. Средней, Лизе - 14, старшему сыну Петру - 19 лет, а Наташе, самой старшей дочери 22 года. Как мало я видел их в последние годы... А жена?
Как она без меня одна все эти годы?! Но кто из детей приехал? Я это узнаю только завтра утром. Я помолился Господу и заснул. Утром я узнал, что нам разрешили свидание на целых три дня! Но свидания мне в этот день не дали, хотя помещение для свиданий было свободным. Но я уже знал почему... Еще в мой первый срок заключения на Северном Урале происходила такая же процедура. Моя семья приезжала на свидание, а начальство лагеря, даже если и было свободное помещение, оттягивало начало свидания на один-два дня, словно кого-то дожидаясь. И действительно, каждый раз, когда мои родные приезжали на свидание, через день-два прибывала бригада специалистов с аппаратурой для подслушивания и тайной записи всех разговоров между родными и заключенным. Конечно, эти специалисты подслушивали разговоры на свиданиях только у верующих: их очень интересовала жизнь Церкви и настроение верующих. Другие заключенные их меньше интересовали. Вот и теперь, заранее предвидя это, мои родные терпеливо ждали почти двое суток, пока запустили их в помещение для свидания...
А затем вызвали на свидание меня. И вот я на вахте. В специальной комнате для обыска мне приказали снять всю одежду, даже нижнее белье, снять обувь. Один из солдат тщательно все исследует. Рядом стоят два офицера и наблюдают.
Один из них, сотрудник оперативного отдела, худощавый, высокого роста; маленькие усики, колючий взгляд. Он в новой офицерской шинели, на ногах сверкающие новенькие сапоги. Гладко выбрит и надушен резко пахнущим одеколоном. Он слегка улыбается, наблюдая за обыском. В руках новенькая офицерская фуражка. Во всем его облике: от улыбки, выражения глаз. до фуражки и сверкающих сапог - чувствуется этакое самодовольство и наслаждение властью. Он весь как бы приготовился к большому празднику, к параду. Как же, сама Москва интересуется этим свиданием! Все будет записано на магнитофонную ленту. Такое не часто бывает в этом северном лагере.
- Что при вас есть запрещенное? - спрашивает он.
- А что вы имеете ввиду? - уточняю я.
- Письма, инструкции для Церкви?! - офицер выразительно смотрит на меня.
- Вы ошибаетесь, гражданин офицер. Церковь не нуждается в моих инструкциях. Она имеет Божьи инструкции в Евангелии! И они также записаны Самим Богом в сердце каждого верующего, - спокойно отвечаю я.
Часть моей одежды в руках солдата, остальная - на специальном столе для обыска. Рядом стоят сапоги. В комнате очень холодно. Немного дрожу. Руки и ноги синеют. Офицер смотрит на меня, презрительно ухмыляется: "Вот до чего довела вас ваша вера, до положения уголовника!" Потом он нагибается и осторожно, брезгливо поднимает с пола один из моих грубых арестантских сапог. Кладет сапог на стол и внимательно исследует. Сердце мое замирает... Хотя в тайнике сапога еще ничего нет, но на душе тревога. Могут лишить свидания за тайник, если обнаружат. Но Виктор все так аккуратно сделал, что офицер ничего не заметил, и вскоре поставил сапог на пол. Второй сапог он даже не посмотрел.
"Одевайтесь!" - приказал мне один из офицеров, и они все трое, вместе с солдатами, ушли из комнаты обыска.
Когда я оделся и обул сапоги, в комнату вошел дежурный офицер по лагерю. Это был тот офицер, который однажды ночью дал мне возможность слушать христианское радиослужение. Высокий, полный мужчина лет 35, в звании лейтенанта. Он спросил, добродушно улыбаясь: "Что они у вас искали? Вашу веру? Так она же не в кармане, а в вашей душе! И вы ее не прячете. Ну, пойдем на свидание. Ваши уже заждались. Они уже часа два как запущены в помещение. Их тоже тщательно обыскивала одна из женщин. Ничего не нашли. И что они ищут у верующих? Водку вы не пьете, наркотики не принимаете... Я бы вас. верующих вообще не обыскивал!" А потом он закрыл дверь комнаты обыска и тихо сказал:
- Если бы это было в моей власти, я бы всех верующих-заключенных освободил из тюрем!
- Спасибо! - сказал я офицеру за его доброе расположение к нам. Дежурный офицер повел меня по коридору административного помещения на вахту, вынул ключ из кармана, открыл дверь помещения свиданий. И я увидел сияющие лица моей милой и дорогой жены. моих дочерей и сыновей: Наташи, Лизы. Жени, Пети и Шурика.
Дети улыбались, все вместе окружили меня и что-то возбужденно говорили, подпрыгивали от радости, буквально повисли на мне. Радость, большая радость! Об этом счастье; быть, наконец, всем вместе, видеть дорогие лица моих самых близких и родных, обнимать их, слышать их радостные голоса - я долго-долго мечтал. Только младший стоял в стороне и застенчиво смотрел на меня. Я протянул к нему руки: "Здравствуй, Шурик!" Сын ничего не ответил.
С опущенной головой он подбежал к матери и уткнулся лицом в ее платье. Он стеснялся, я для него был почти незнаком... Хотя он и знает, что это его отец, но в первый раз встречается с отцом... Он видит радость своих сестер и старшего брата, радость на лице мамы... Сестры стали тянуть его: "Пойдем к папе! Это наш папа! Это твой папа!" Но мальчик еще больше застеснялся... "Оставьте его в покое! - попросил я. - Он скоро привыкнет ко мне и будет все в порядке. А сейчас будем молиться и благодарить Господа за эту встречу." Мы зашли в комнату свиданий и преклонили колени для молитвы. Конечно, мы знали, что с первой же минуты каждое слово на свидании, каждая фраза верующей семьи тайно фиксируется аппаратурой подслушивания. А потом в центре, в Москве, десятки разных чиновников будут многократно прослушивать запись, анализировать и вырабатывать дальнейшую стратегию борьбы с Церковью. Но когда мы встали на колени и я услышал горячие детские молитвы благодарности ГОСПОДУ за возможность видеть отца, когда после долгой разлуки моя верная подруга жизни, моя жена, со слезами благодарила Господа и когда я сам молился, мы не думали о подслушивании. Для нас в это время ничего не существовало: ни лагеря ни тюрьмы! Только Господь, только эта молитва к Нему была реальностью. И мы знали, что Господь слышит нас, что Он любит нас, что Он невидимо с нами здесь, в этой комнате свиданий.
А потом долгие часы мы говорили. Но не обо всем мы могли говорить открыто: моя жена привезла бумагу, карандаши и спички. Самое важное мы не говорили вслух, а писали мелким почерком на бумаге, а потом сжигали эту бумагу в туалете.
Первое, что написали мои дети: "Мы привезли тебе Евангелие! Во время обыска его у нас не нашли. И еще мы привезли фотоаппарат, но он еще там. на квартире, где мы остановились, с нашими вещами. Мы решили не брать его с собой в первый день свидания".
Интересно, как младший мой сынок Шурик привыкал ко мне.
Сначала он стеснялся прямо обращаться ко мне: он подходил к кому-нибудь из своих сестер и что-то шептал на ухо. а потом просил: "Скажи ему (т.е. мне) об этом!" Но постепенно Шура привык ко мне и на следующий день почти не стеснялся. Он уже обращался ко мне: "Папа. поиграй со мной. Папа, расскажи мне что-нибудь!" А своим сестричкам шептал: "Теперь я знаю, это мой папа!" Дети мне рассказали об интересном эпизоде, который произошел с Шуриком в Москве. Когда они ехали в автобусе в аэропорт, Шура познакомился с девочкой его возраста. Ее мама сидела рядом с ними, они тоже ехали в аэропорт. Имя Девочки было Таня. Они всю дорогу разговаривали, и вдруг Шура неожиданно громко спросил у девочки: "Таня! А ты тоже едешь в тюрьму на свидание со своим папой?" На какое-то время в автобусе стало очень тихо... Пассажиры недоуменно смотрели на Шурика. А он продолжал: "Мой папа живет в тюрьме! Я скоро увижу своего папу!" А дальше он уже мечтал вслух: "Мы заберем папу домой. Папина тюрьма на Севере, а там очень холодно!" Моей жене пришлось остановить откровенную речь сына.
Танина мама отвернулась от Шурика и от его мамы к окну. А сам Шурик так и не понял, что произошло. Он думал, что если его папа в тюрьме, то и папы других детей тоже в тюрьме, и всем нужно ехать, чтобы увидеться со своими папами. И вот теперь Шурик на свидании с папой!
Нам дали разрешение на три дня личного свидания, и так как ко мне приехала вся моя большая семья: жена и пятеро наших детей, то нам разрешили занять две небольшие комнаты.
Всего в лагере три комнаты свиданий. Кроме нашей семьи, других семей на свидании в эти дни не было. А как о многом нам нужно было поговорить! Дети растут, становятся большими. У каждого из них свой отдельный, неповторимый и безбрежный мир: интересы, понятия и даже свои проблемы. Хочется с каждым из них побеседовать, побольше узнать о них и постараться ответить на многие вопросы. Главное в жизни моих дочерей - Господь, Церковь, друзья по вере, жизнь христианской молодежи. Как это дорого для меня. Как отрадно слышать, что они любят Господа!
Все эти дни проходили, как непрерывный праздник: оживленные, радостные лица детей и непрерывный поток разговоров.
Но часто, очень часто, кто-то из детей внезапно замолкает и молча прикладывает палец к губам: "Молчите! Об этом нельзя говорить вслух!" И затем беседа ведется на бумаге карандашом, и написанное немедленно сжигается.
Мою жену и детей очень интересуют подробности моей лагерной жизни, и о многом я говорю открыто. Конечно, я не говорю ничего о тех, с кем я беседую о Боге. Особенно оживленно за обеденным столом, на кухне. Моя жена привезла много продуктов, почти год они готовились к свиданию.
Привезли и апельсины. Это большая редкость, и достать их трудно не только на Севере, но и в Киеве, на Украине. Младшие дети постоянно поглядывают на апельсины, трогают их пальчиками... Все хотят меня крепко накормить. Надя отварила мясо с картофелем, привезла она также свежих овощей, которых нет в лагере. Но мне дороже всего не апельсины и не мясо а лук и чеснок, которые я ем с душистым киевским хлебом и не могу наесться. А с апельсинов я снимаю такую ароматную кожуру, кладу на тарелки апельсиновые дольки и даю детям. Мне так приятно видеть, с каким аппетитом они их едят.
- Папа, ты сам ешь апельсин! - отталкивает мою руку с очередной долькой апельсина мой младший сын. А я его пытаюсь убедить:
- Для папы самое вкусное - это чеснок, а не апельсины!
И что ты в нем находишь вкусного, в этом апельсине, просто непонятно?! - спрашиваю я Шурика.
После этого он покорно протягивает руку за очередной долькой, так как убежден, что для отца апельсин не представляет интереса.
На второй день свидания к нам зашел дежурный офицер.
Он обратился к Наде, моей жене: "Начальник лагеря просит вас зайти в канцелярию лагеря для беседы".
Очень странно... Неужели хотят прервать наше свидание? Мы помолились, и Надя пошла. Уходя, она взяла с собой большую бутылку для свежего молока, которое можно было купить у местных якутов. Через два часа она вернулась с молоком.
- Для чего тебя вызывали и кто вызывал? - засыпали ее вопросами я и дети.
- Пейте все молоко! - сказала Надя и налила всем по стакану свежего молока. Я тоже налил себе. В лагере молока совсем не бывает. Надя взяла листок бумаги и написала:
"Со мной беседовал начальник лагеря и еще какой-то офицер.
Они говорили мне: "Как вам и вашим детям трудно без мужа и отца! И мы готовы отпустить его вместе с вами домой, если ваш муж напишет сейчас заявление, что он лично осуждает свои прежние преступные действия против государства и общества и обязуется переменить свой образ жизни..." - Ну, и что же ты им сказала? - спросил я вслух. - Говори открыто!
- Я спросила начальника лагеря: "А вы с ним говорили сами об этом?" Он ответил: "Да, я говорил, но он отказывается говорить на эту тему. Вы - мать его детей! Подумайте о детях, растущих без отца!" А второй офицер сказал:
"Если он не хочет это написать, то вы напишите вместо него! Напишите просьбу правительству, что вы. как жена, просите помиловать вашего мужа и что вы приложите все усилия, чтобы он больше не совершал преступлений!" Я им ответила:
- Мой муж и так не совершал преступлений. Он - проповедник Евангелия и от этого служения он отказаться не может!
Тогда начальник лагеря медленно и твердо сказал:
- Ваш муж осужден на 10 лет. После отбытия этого срока он будет осужден еще на 10 лет. Подумайте об этом серьезно!
А второй офицер подтвердил это, но мягким, дружелюбным голосом:
- Да, да, подумайте хорошо! Вы могли бы сейчас задержаться здесь, в Якутске, на несколько дней. а мы созвали бы комиссию, и через неделю вы вместе с мужем смогли бы поехать домой! Как это хорошо: несколько дней, и он на свободе! Вот вам бумага! Пишите!
Так Надя рассказала о беседе с ней начальства лагеря. Я сказал моей жене и моим детям громко, чтобы услышали и те, кто подслушивает через аппаратуру: "Я никогда не перестану, Пока жив. проповедовать Евангелие и ныне отрекусь от гонимого братства. Отречься от страдающей Церкви Христовой - это отречься от Христа!" Затем мы помолились Господу, чтобы Он укрепил всех нас сохранять верность Ему до конца.
Интересно то, что Надя после беседы с начальством лагеря зашла в поселке в дом, где они ночевали перед свиданием и где они оставили свои вещи, купила у хозяйки молока, также взяла с собой фотоаппарат. Она положила фотоаппарат в сумку и вернулась в комнату свидания, и никто ее не обыскивал.
Каждый вечер в комнате свидания мы завешивали окно одеялом. Так мы сделали и в тот вечер. Мой сын Петр сделал несколько снимков нашей семьи. В тот же вечер я решил упаковать Евангелие от Иоанна в мои тайники в сапогах. Осторожно столовым ножом я оторвал оба каблука. Из общего Евангелия я отделил 11 глав Евангелия от Иоанна, сложил их вчетверо и хотел было положить в тайник в одном сапоге. Но это было невозможно, т.к. туда вошли только 8 глав. Я был огорчен, но продолжал свою работу. В другой сапог вошли только 7 глав. Я опять аккуратно забил каблуки ножом. А в это время дети умышленно устроили шум и возню, так что стука ножа о каблук, полагаю, не было слышно. Итак, у меня 15 первых глав Евангелия от Иоанна. А теперь главный вопрос, как пронести в зону это богатство! Господи, помоги!
Но меня ожидала еще большая радость. Я только закончил свою операцию с сапогами, как мои родные показали мне маленькое Евангелие от Марка, которое они тоже привезли на свидание. Это был сюрприз. Евангелие от Марка маленького формата, размером чуть больше спичечной коробки, было отпечатано нашим издательством "Христианин" в 1973 г. в количестве 5 тысяч экземпляров. Это издание - перепечатка с синодального издания конца прошлого века с сохранением старого правописания. Я помню, как вопрос переиздания Евангелия от Марка методом офсетной печати обсуждался в кругу друзей-печатников. Маленькое Евангелие от Марка было предназначено прежде всего, для узников-христиан. И вот теперь это Евангелие прибыло ко мне в лагерь! Слава Господу! Но как его пронести в лагерь?! В каблуки оно не поместится, да я их уже и прибил... Я держал на ладони это крохотное Евангелие. Его легко спрятать в руке. О, как хотелось мне пронести его в лагерь! И я стал думать. Потом я взял и пришил это маленькое Евангелие от Марка к нижней части своей майки. Затем я потренировался: надел майку, держа нижний край ее с Евангелием в руке, а затем снял, все так же, не выпуская Евангелия из руки. Со стороны было совсем незаметно, что у меня в руке пришитое к майке Евангелие. Так я проделал несколько раз.
Во время свидания при помощи записочек мои родные рассказали мне, что Церковь живет, бодрая, что Господь благословляет Свой народ, что есть покаяния, крещения. В церквах много молодежи, детей; наше издательство "Христианин" продолжает успешно работать, печатая духовную литературу, и прежде всего Евангелия и сборники христианских гимнов на русском, украинском и других языках народов СССР. "Скоро ожидаем выпуска полной Библии на русском языке", - написала мне моя старшая дочка Наташа.
В 1974 году в марте месяце, когда я был арестован в Сибири, при мне был микрат Библии на микропленке специально для изготовления типографских пластин с текстом Библии. Я так переживал из-за конфискации этой пленки.
И вот теперь я был обрадован, что готовится тираж Библии в наших типографиях. Слава Господу! Я очень обрадовался всему этому и утешился. Также ободрился я духом моей семьи, что нет уныния, что и жена моя и дети понимают трудный, тернистый христианский путь, которым Господь ведет наше дорогое страдающее братство Христово, а также и нашу семью.
Мы много молились в эти дни и рассуждали о путях Господних. Мы даже пели наши любимые христианские гимны. Я детям рассказывал об их дедушке, моем отце, который любил Господа и Его Церковь и был замучен в лагере за веру Христову. Быстро пролетели три дня драгоценного свидания. Как трудно расставаться! В дверях комнаты уже стоит солдат и торопит меня, а мой маленький трехлетний сын обхватил меня за шею и просит: "Пойдем с нами домой, папа! Ну, пойдем! Я без тебя не пойду! Я без тебя не могу жить?" Надя вытирает слезы, дочки тоже вот-вот заплачут.
А у меня самого слезы внутри, но нужно крепиться. Дети не должны видеть моих слез. Осторожно спускаю сына с рук и говорю ему, как взрослому: "Я должен еще остаться здесь, в лагере. Я еще не все сделал, что поручил мне Господь. Я - проповедник Евангелия, а здесь тысячи заключенных, не знающих о Христе. Это очень ответственное поручение от Бога! Сынок, разреши мне остаться в этом лагере?" Мальчик уже многое понимает, и мой спокойный тон и обращение к нему лично окончательно успокаивают его. Мы молимся в последний раз в присутствии конвоя, я всех по очереди крепко обнимаю и целую, и мы расстаемся. Конвой уводит меня. Мои милые родные грустно смотрят мне вслед. Следующее свидание, в лучшем случае, будет только через год.
Грустно мне... Доколе, Господи?! "Доколе мне слагать советы в душе моей, скорбь в сердце моем день и ночь? Доколе врагу моему возноситься надо мною?" (Псалом 12:3). Доколе, господи?
Конечно, никаких продуктов после свидания конвой не разрешил мне взять. Я только положил себе в карман несколько головок чеснока. Это большое богатство для заключенного в северном лагере. Десны у заключенных бледные, часто кровоточат. Часты случаи заболевания цингой. Я выбрал самые большие и крепкие головки. Солдат завел меня в специальное помещение для обыска: большую пустую комнату с длинным черным столом посредине, на который кладут вещи, одежду и обувь во время обыска. Меня обыскивали двое солдат: "Вынимай все из карманов!" Я вынул чеснок. Один из солдат сказал:
- Это не разрешается!
- Это же не продукты питания, это - витамины, лекарство против цинги. Я прошу вас рассматривать этот чеснок, как витамины!
- Нет! Не положено! - ответил солдат.
И мой чеснок забрали. Потом взяли мои сапоги, посмотрели со всех сторон, но ничего не заметили... Проверили носки, велели снимать всю одежду. Я снял все и только майку приподнял кверху, не снимая, а в руке держал пришитое к ней маленькое Евангелие. Солдат кивнул головой: "Хорошо. не снимай!" Оба солдата тщательно проверили, прощупали каждый шов моей одежды, кроме майки.
- Деньги есть? - спросил солдат.
- Нет! Денег нет.
- Есть наркотики?
- И наркотиков нет! Я - верующий. Есть только вера!
Солдаты посмотрели на меня, продолжая прощупывать мою одежду. Один из них сказал:
- Вера - это твое личное дело, храни ее внутри себя!
Потом мне разрешили одеться. Не выпуская из руки Евангелие от Марка, я оделся и пошел в зону. Примерно через час после возвращения в зону меня встретил Виктор:
- Ну, как дела?
- Все хорошо. Пронес! - радостно отвечаю.
- Сними сапоги и поставь возле своей койки, а потом я их незаметно заберу.
Так я и сделал. Виктор забрал мои сапоги, оторвал каблуки и вынул из них 15 глав Евангелия от Иоанна. Потом пошел в швейную мастерскую при лагере, выбрал момент, когда там никого не было, и аккуратно разгладил утюгом помятые страницы Евангелия. От комнаты свиданий до барака я прошел не более 250-300 метров в сапогах, но этого было достаточно, чтобы листы с текстом Евангелия от Иоанна отчасти деформировались, а некоторые буквы стерлись. Но Виктор подклеил порванные листки и сделал красивый переплет для этих 15 глав. Евангелие от Марка я тоже показал ему. Он очень удивился, что я смог и эту книжечку пронести в лагерь.
Так Господь послал Свое Слово в далекий лагерь на Севере.
Теперь в лагере два Евангелия. Слава Богу! Будет возможность давать читать потихоньку и другим заключенным: тем, кто интересуется. Виктор попросил у меня Евангелие от Иоанна и стал читать его со своим другом Михаилом. Удивительны пути Божьи! Михаил интересуется Евангелием в лагере. А на свободе не хотел читать, хотя и была у него такая возможность. Михаилу тридцать лет. Он среднего роста, коренастый. Был осужден за автодорожную аварию. Он работал водителем большого грузовика.
Михаил любил выпить, и однажды, будучи пьяным, сбил на дороге человека. Пострадавший умер в больнице. И вот теперь Михаил в лагере. А дома осталась жена и восьмилетняя дочь. Интересно, что жена Михаила из семьи верующих.
В детстве много слышала о Боге, посещала собрания. Хотя мать ее верующая, но дочь, когда подросла, оставила собрания верующих, стала встречаться с неверующими молодыми людьми, перестала слушаться мать. В 18 лет она вышла замуж за Михаила, веселого парня, любителя шумных компаний и выпивок. Вскоре у них родилась дочь. Бабушка очень полюбила внучку, часто брала ее к себе домой, а Михаилу и его жене говорила о Боге, предлагала читать Евангелие.
- Я очень сердился на нее, когда она говорила мне о Боге. Я и слушать ее не хотел! - вспоминает Михаил.
- Она, вероятно, советовала тебе также бросить пить? спросил я Михаила.
- Да, и это было! - улыбался Михаил. - Я требовал от жены, чтобы она не разрешала верующей бабушке брать внучку к себе. И вообще я хотел, чтобы жена моя полностью порвала со своей богомольной матерью.
И вот теперь, в этом северном лагере, Михаил читает Евангелие! Разве это не удивительно?! Весьма характерно, что еще за несколько месяцев до моего прибытия в лагерь Виктор стал свидетельствовать Михаилу о Боге и они вместе читали Евангелие, которое у Виктора потом отобрали при обыске. Как-то Михаил сказал мне, что получил письмо от жены, и что она пишет, что ходит на собрания верующих.
- Она и сама уже верующая! - сказал Михаил.
- А дочка? - спросил я.
- Дочка живет у бабушки и тоже ходит в собрания вместе с ней! - Но сказал Михаил это без особой радости. Хотя он в лагере и взял в руки Евангелие и стал читать его вместе с Виктором, но в душе его еще продолжалась борьба.
борьба света и тьмы. Но я радовался, что Господь начал работу над душами жены Михаила и их дочки, да и над ним самим. Какие удивительные пути Божьи!
После свидания, примерно через два дня, меня вызвали вечером, после работы, по лагерному радио на вахту. "В чем дело? Может быть узнали, что я пронес Евангелие?" Я спрятал Евангелие от Марка и пошел на вахту. Дежурный офицер спросил меня:
- Вы со свидания брали с собой чеснок?
- Да, я взял несколько головок, но солдаты у меня их отняли.
- Начальство лагеря решило отдать вам чеснок.
- Большое спасибо!
Я положил в карман куртки чеснок. Это были пять или шесть головок хорошего крупного чеснока. Какое это богатство на Севере! Я так благодарен был Богу за этот неожиданный подарок.
Когда я вернулся в свой барак, многие заключенные лежали на своих койках и отдыхали. Меня встретил Виктор:
- Зачем тебя вызывали на вахту? - спросил он встревожено.
- Да вот, вернули чеснок! - ответил я, вынимая чеснок из кармана.
- О! Да это же такой праздник! - воскликнул радостно Виктор.
- А хлеб у тебя есть? - спросил я Виктора.
- Сейчас мигом найдем! - и Виктор побежал к друзьям за хлебом.
Я прошел к своей койке и обратился к заключенным:
- Ребята! Есть чеснок, будем пировать! Кто хочет, ко мне! У кого есть хлеб, захватите!
Возле моей койки собралось человек десять, среди них Виктор и его друг Михаил. Я расстелил газету на кровати, положил на нее чеснок. Виктор и другие положили рядом несколько кусков черного хлеба. Кто-то принес соль. Как псе мои товарищи по заключению истосковались за многие годы по чесноку, по овощам, витаминам. Перед едой я обратился к собравшимся: "После свидания я положил эти головки чеснока в карман, но солдаты забрали их у меня при обыске. Но мой Бог, в Которого я верю, расположил сердце дежурного офицера, и вот этот чеснок перед нами! Я хочу в молитве поблагодарить Бога за этот дорогой подарок!" И я помолился. О, с какой жадностью люди набросились на чеснок! Некоторые брали зубки чеснока и натирали свои бледные десны. У некоторых десны кровоточили. Мы посыпали корки хлеба солью и натирали их чесноком. Одну головку чеснока я оставил в своем кармане.
В лагере уже более десяти лет содержался глубокий старик лет восьмидесяти. Все называли его "дед Трясучка".
Он был очень слабый, у него всегда сильно тряслись руки. Когда он держал кружку с водой или ложку, ему трудно было пить или есть, так сильно тряслись у него руки. Но ноги у него были еще крепкие, и он сам ходил в лагерную столовую. За что он находился в лагере, я не знаю, т.к.
сам он никогда не говорил об этом. Его в лагере все знали, и заключенные, и охрана. Часто над ним шутили.
- Дед Трясучка, как дела? Как настроение?! - кричали ему приветливо заключенные при встрече.
- Хорошо! Еще дышим! - отвечал, улыбаясь, дед Трясучка.
- Когда домой? Когда на свободу? - спрашивали его заключенные.
И он с горькой иронией отвечал:
- В двухтысячном году!
Непонятно, почему такого древнего и больного человека не отпустят домой по старости, по болезни? В лагере было около двадцати таких древних стариков. Всем им было свыше семидесяти лет. Но некоторые из них еще работали. Я немного подружился с дедом Трясучкой, звали его Иван Васильевич. Я хотел как-то одобрить, утешить его. указать на Христа, но Иван Васильевич наотрез отказался беседовать о вере. Он сказал: "Георгий, спасибо тебе за доброе расположение ко мне, но о Боге не надо! Я не верю и ничего не хочу слышать о Нем!" Но для меня Иван Васильевич все равно был дорог: такой простой, приветливый и такой болезненный, с трясущимися руками. Я решил отдать эту последнюю головку чеснока Ивану Васильевичу.
Я встретил его на следующий день, когда он шел из столовой.
- Иван Васильевич, добрый день! Как жизнь? - спросил я.
- Хорошо! Еще дышим! - ответил он своей традиционной фразой.
- Я хочу вас угостить! - сказал я и протянул ему большую головку чеснока, завернутую в бумажку.
- Ты сам ешь его! Ты еще молодой, тебе самому нужны овощи, особенно чеснок, - сказал Иван Васильевич, останавливаясь. - а я старик, и так проживу.
- Возьмите, пожалуйста! - попросил я. - Вы, наверное, уже давно не видели чеснока?
- Да, уже почти 10 лет не видел ни чеснока, ни помидора. ни редиски. Только один раз за все время меня кто-то яблоком угостил, - сказал он.
- А как семья? Неужели никто не приезжает к вам на свидание?! - спросил я и понял, что сделал оплошность.
Лицо его помрачнело, и он сказал:
- У меня нет семьи! Я никому не нужен! Никто ко мне не приезжает и никто меня не ждет на свободе! - Руки Ивана Васильевича стали сильнее трястись. Я взял его руку и вложил в нее чеснок:
- Это вам! Вам очень нужны овощи! Не обижайте меня, возьмите! По лицу Ивана Васильевича потекли слезы:
- Спасибо, Георгий! Первый раз за десять лет - чеснок! Он трясущимися руками с большим трудом засунул чеснок в карман и медленно пошел в свой барак.
Через неделю, когда мы снова увиделись, Иван Васильевич приветствовал меня:
- Привет, Георгий! Еще дышу! А теперь даже чесноком дышу! я каждый день по одной дольке съедаю! Знаешь, я себя даже лучше чувствовать стал. Вот видишь, даже руки меньше трясутся! - радовался он.
- Да, да! Вы теперь, как молодой! - старался я ободрить Ивана Васильевича. Я молился о нем, чтобы Господь коснулся его сердца. Мне было так жаль, что сердце этого старого человека закрыто для Бога.
А теперь о Евангелии. Как я его читал? Евангелие от Марка можно было просто держать на ладони, и его со стороны не видно. Часто я читал Евангелие в бараке, стоя у своей койки. Койки двухъярусные, можно просто положить руку с раскрытым Евангелием на верхнюю койку и читать. Конечно, некоторые заключенные видели это, но молчали, хранили мою тайну. Если заходил в помещение солдат или офицер, то они не замечали, что я что-то читаю. Они просто видели, что заключенный очень устал и стоит, задумчиво опершись о кровать, о чем-то мечтает...
Каждое воскресение заключенным показывали кинокартину.
Все с нетерпением ждали этого часа. Ждал его и я. Кино показывали в специальном лагерном клубе, где был большой зал на 1000 человек. Я смотреть кино не ходил, хотя администрация лагеря настаивала на всеобщем посещении кино. Много раз меня вызывал начальник нашего отряда, капитан по званию, Наш разговор проходил примерно в таком плане:
- Почему вы не ходите в кино? Это воспитательное мероприятие и оно обязательно для всех осужденных! - говорил капитан.
- Я - верующий, и я не хочу смотреть пустые, мирские фильмы? Я не нарушаю режим лагеря, работаю, но смотреть безбожные фильмы не могу! Вот если бы лагере показывали христианские фильмы, я бы их охотно смотрел!
- Еще чего не хватало! Христианские фильмы в лагере!
- возмущался капитан. - Мы будем вас наказывать! Все в исправительно-трудовом учреждении должны смотреть наши советские фильмы! - так заканчивал он беседу.
А я продолжал избегать посещения кино, но с нетерпением ждал этого часа, когда все заключенные уходили из барака смотреть фильм. Я оставался один не только в нашей секции, но и во всем бараке. Я доставал Евангелие от Марка или 15 глав Евангелия от Иоанна и читал, молился, размышлял и читал. А вокруг такая благодатная тишина! Удивительная тишина после многих дней суеты, шума вокруг, крика, ругани...
В лагере был один заключенный с очень маленьким сроком заключения, всего только 1 год. Его звали Яков. Он был лет 28-30-ти, очень высокий и худой, быстрый в движениях, энергичный. Яков работал со мной в бригаде электриков.
Его малый срок заключения давал повод другим заключенным подшучивать над ним:
- Тоже каторжник: один год получил. Весь твой срок можно простоять на одной ноге!
Яков, очень приветливый и общительный человек, был осужден по какому-то незначительному уголовному делу.
Это его вторая судимость. Поэтому он и попал на строгий режим. Я с ним много беседовал о Боге и доверял ему.
Сердце Якова было открыто для свидетельства о Христе.
Он знал, что у меня есть Евангелие, и очень просил дать ему почитать. Но читать в жилом бараке он не мог, т.к. боялся, чтобы не увидела охрана. Он просил дать ему Евангелие в рабочую зону, на завод.
Рабочая зона - это тоже охраняемый лагерь, но отделенный от жилой зоны высоким забором. На территории рабочей зоны несколько деревообделочных цехов. Около одного из цехов, прямо на открытом воздухе, стояли большие электрические трансформаторы. Они были ограждены сплошным деревянным забором, т.к. были очень опасны для людей. Напряжение было 10,000 вольт. Снаружи ограждения на заборе висела металлическая красная табличка: "Стой!
Высокое напряжение!" и изображен череп со скрещенными сетями. Солдаты и офицеры боялись близко подходить и почти никогда не заходили внутрь этого огражденного места- Однако, электрики периодически осторожно заходили туда для осмотра оборудования. Вот это место и избрал Яков для чтения Евангелия, там же он и хранил его. Очень часто он находился там, все читал. Если его вызывали в цех (он. как и я, был дежурным электриком в цеху), то я быстро находил его.
У Якова была большая страсть к курению. По его словам, он курил уже более пятнадцати лет. Прочитав Евангелие от Иоанна (пятнадцать глав) и Евангелие от Марка несколько раз, он сказал мне:
- Я должен бросить курить! Как ты думаешь, курить это грех?
- Конечно, это грех. Верующие не курят, потому что это грех, а никотин - яд, разрушает здоровье.
И Яков бросил курить. Но он и до этого уже несколько раз бросал курение. Первый раз, после знакомства с Евангелием, он взял и раздал все свои папиросы своим товарищам и сказал: "Все, я больше не курю!" Больше месяца Яков не курил, а потом кто-то из его друзей-заключенных опять предложил ему папиросу, и Яков не выдержал, закурил. Но Слово Божие уже осуждало его, жгло его совесть.
Яков пересматривал многие стороны своей жизни. Он часто делился со мной, что не имеет силы воли и сокрушался, что его жизнь так далека от учения Евангелия. Конечно, вопрос был не только в курении, но во всей его греховной жизни. За свою молодую жизнь он уже был трижды женат, вернее, официально только один раз. но имел три семьи и в каждой из трех семей - его дети. О детях Яков мало говорил и совершенно не заботился о них. Они не были в его сердце. И вот теперь остановка, проверка, анализ всей жизни... Только Бог мог остановить его. Раньше Яков об этом не задумывался.
- Что мне делать? Что я натворил в своей жизни?! Меня ждут все три семьи, три жены и четверо детей! У последней жены двое детей. Может ли Бог помочь мне?
- Бог силен помочь тебе! Слово Божие говорит: "Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться!" (Деян. 17:30). Ты должен покаяться перед Богом и просить прощения у всех трех своих "жен", как их называешь! Ты должен проявить заботу, как отец, о своих детях. Но иметь только одну жену, а не трех.
У нас с Яковом были продолжительные беседы о Господе.
Через некоторое время Яков снова бросил курить. В этот раз он впал в страшное ожесточение на папиросы, на себя лично... Он не стал раздавать оставшиеся папиросы другим, как в прошлый раз. Яков высыпал их на землю, в грязь и стал топтать их с яростью. Я понимал, что в его бурном гневе на папиросы проявляется ненависть не только к папиросам, но и ко всему греховному в его жизни. Я молился, усиленно молился о Якове, и призывал его полностью отдать свое сердце ГОСПОДУ, но Яков колебался. Хотя он уже не курил, но иногда вдруг замыкался в себе, даже временно избегал меня, молчал. Под впечатлением бесед с Яковом я написал стихотворение:
Как найти к душе твоей тропинку
И слова какие подыскать,
Чтоб исчезла недоверья льдинка
И сияла Божья благодать?
Ты и сам мне говорил недавно
С горечью о гибельных годах:
О путях преступных и бесславных
В воровстве и пьяных кутежах...
Ты б хотел навеки бросить пьянство
И табак, и прочие дела,
Только нет ни грамма постоянства.
Будто воля сожжена дотла.
Сколько раз бросал ты сигареты,
Втаптывая пачку "Примы" в грязь.
И давал торжественно обеты,
Что начнешь красивой жизни вязь?
А потом опять курил украдкой
И хмельную брагу доставал,
И сжигалась жизнь в угаре гадком,
А ночами жалобно стонал...
Только Бог способен во мгновенье
Твою жизнь навеки изменить!
Обратись к Источнику спасенья,
Чтобы верить! Радоваться! Жить!
Вскоре Яков освободился. Перед освобождением он обратился ко мне: "Дай мне адрес ваших верующих. Я хочу посещать их собрания". Яков возвращался к своим родителям.
Они жили в деревне, в районе озера Байкал, недалеко от Иркутска. У меня был адрес одной верующей семьи в Иркутске.
От них я получил в лагере письмо. Я дал Якову их адрес, "Спасибо за Евангелие. Я многое понял. Никто раньше мне не разъяснял о Боге! Спасибо! Я хочу жить чисто!" - прощался со мной Яков. Так мы расстались...
Я думаю, что начальство лагеря знало о моих беседах с Яковом, Виктором и другими, и со своей стороны принимало меры. Особенно его беспокоила моя дружба с Виктором. Внезапно оперативный отдел лагеря произвел обыск личных вещей, коек, постелей у меня, и у Виктора. Офицеры оперативного отдела, встречая нас, проверяли наши карманы, все чего-то искали. Но мы знали, что они ищут Евангелие. В лагере уже многие читали эту Божью книгу. Начальство стало не на шутку тревожиться.
Однажды, после обеда Виктора внезапно, прямо с работы, вызвали на вахту и сразу же отправили в другой лагерь, за 3 тысячи километров от нашего лагеря. Евангелие от Иоанна в это время было у Михаила. Из нового лагеря Виктор вскоре написал письмо. Он не мог открыто написать мне из-за лагерной цензуры. Виктор написал письмо на имя Михаила: "Передай Петровичу, - так он называл меня по отчеству, - пусть продолжает твердо стоять за свою веру. Он был для меня большим примером". Как дороги были для меня эти несколько слов от человека, с которым Бог свел меня в далеком северном лагере. Его дальнейшая судьба мне неизвестна.
Что дальше с ним произошло? Где он сейчас? Однако, я уверен что он не оставлен Господом. Я верю, что Господь услышал молитвы его тети.
Стало как-то сиротливо без Якова и без Виктора. Наступил перебой с письмами от родных. Что с ними? Что с братством? Многие служители Церкви в узах. Как брат Крючков Г.К.? Власти ищут его по всей стране. Трудно в узах, вдали от семьи и Церкви. Но на свободе не менее трудно друзьям по вере: мало тружеников, не хватает служителей. Так бы и полетел в Киев: к родным, к друзьям, к Церкви! Наступила осень с холодными туманами и унылыми дождями... Одиноко и тоскливо:
Оделись сопки в хмурые туманы, И ткут печаль унылые дожди...
Так стало рождаться новое стихотворение.
А где-то солнце золотит каштаны, Но скорой встречи с ними ты не жди.
Не жди! Не жди скорой свободы и встречи с родными и близкими. Впереди еще много лет тюремных и лагерных скитаний, а затем ссылка... Но после первого четверостишья стих дальше не двигался. Я думал: "Не жди! Твой Удел только лагерь, хмурые туманы и унылые дожди... и все. Одиночество, тоска, уныние - вот и весь твой удел..." А стихотворение остановилось и дальше не развивается больше не о чем говорить. Отчаяние! Тупик!
Оделись сопки в хмурые туманы
И ткут печаль унылые дожди.
А где-то солнце золотит каштаны...
Но скорой встречи с ними ты не жди!
"А как же вера? Как упование на Господа?! Где твоя вера?" - так я стал спрашивать себя. И вдруг, как разряд молнии, промелькнула радостная мысль и озарила мою душу:
"Не унывай!
Надейся!
Веруй!
Жди!"
А дальше полились жизнеутверждающие строки:
Оделись сопки в хмурые туманы
И ткут печаль унылые дожди.
А где-то солнце золотит каштаны...
"Не унывай!
Надейся!
Веруй!
Жди!"
"Притом знаем, что любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу" (Римлянам 8:28).
Как я мог упустить из внимания этот замечательный стих Священного Писания?
Для тех. кто верит, все дарует благо:
Осенний дождь и зимняя пурга.
Весенние потоки по оврагам, И майские цветущие луга!
Для любящих доступно совершенство В терпении и верности святой.
Несокрушимый внутренний покой И радости бескрайнее блаженство!
Написав последние строчки, я осознал, что стихотворение закончено и верно, истинно отражает состояние души человека, уповающего на Бога при любых обстоятельствах жизни.
И уже нет места для уныния, для чувства одиночества. Радость, торжество во Христе! Я сам повелительно обращался к своей душе: "Надейся! Веруй! Жди! Потому что любящим Бога - все ко благу!" Наступила якутская зима. Впереди страшные морозы.
Но в душе весна - радость в Господе. Он любит меня! Он со мною и здесь, в якутском лагере. Любящим Бога все содействует ко благу!
Однажды вечером, в воскресенье, в день отдыха, я вышел из душного барака, чтобы немного походить и подышать на свежем воздухе, а главное, - побыть душою в молитвенном общении с Господом вдали от обычного шума и сутолоки арестантского барака. Был октябрь месяц, немного подмораживало. Дышалось легко. Мягкий пушистый снег, падая, ласково касался лица и рук. Я - сибиряк, родился в Сибири и очень люблю русскую зимушку, снег, мороз... Посреди лагеря была спортивная площадка для заключенных.
Летом заключенные играли на ней в волейбол. Но зимой это место было пустынно. Я один ходил по площадке, размышлял, молился. Но вот я заметил, что еще кто-то идет на площадку. И я почему-то подумал: "Этот человек идет не просто на прогулку, а ко мне!" Это был заключенный невысокого роста, коренастый, широкоплечий, с узким разрезом глаз, с широким лицом, примерно моего возраста. По всему было видно что он якут.
- Тебя звать Петрович? - на чистом русском языке спросил меня якут.
- Да, так меня зовут заключенные, - ответил я и спросил, - А ты из нового этапа? Что-то я тебя раньше не видел в лагере...
- Я здесь уже две недели, - ответил он, - меня зовут Степаном. И он широко и дружелюбно улыбнулся.
- Я хочу с тобой поговорить, - продолжал он. - Можно?
- Конечно, можно! - ответил я и остановился.
- Мне сказали наши ребята-якуты, что ты верующий и здесь, в лагере, за веру, - начал снова Степан.
- Да, я верю в Бога...
Но Степан перебил меня:
- Я тоже верю, но в лагере за другое, за убийство!
И он рассказал о себе. Он был учителем математики. Свое образование он получил в Ленинграде, в Институте народов Севера. Семь лет учился в Ленинграде, а потом вернулся в Якутию и стал преподавать в школе математику. Но недолго. Он был уже дважды судим и все по очень тяжелой статье - за убийство. Ранее отбыл наказание - 10 лет лагерей. А сейчас снова был осужден на 15 лет. Он уже отбыл восемь лет своего нового срока. Степан очень вспыльчивый человек, большой любитель водки, но нестойкий по отношению к алкоголю: быстро пьянел и терял контроль над собой. В обычной жизни он человек тихий и спокойный, рассудительный, но в пьяном виде большой скандалист, по его же словам. Всего Степан провел в лагерях уже 18 лет. Господь начал Свою работу над его сердцем. До встречи со мной Степан находился несколько лет в заключении в одном из уральских лагерей. В этом же лагере был один верующий, который много говорил Степану о Господе и был для него большим примером.
Я был рад. что в сердце Степана уже было посеяно слово Божие, хотя Степан никогда еще не видел и не читал Евангелия. Теперь, в этом якутском лагере, куда его только что привели, он узнал, что и здесь есть верующий человек И Степан сразу же пожелал познакомиться со мной. Он очень интересовался Евангелием.
- Петрович! - обратился он ко мне. - У тебя есть Евангелие? Дай мне почитать! В лагере многие знают, что у тебя есть Евангелие и что начальство часто тебя обыскивает, хочет отнять Евангелие.
- А как имя и фамилия твоего знакомого верующего в уральском лагере? - спросил я. - Может быть, я его знаю?
Степан назвал фамилию и имя, но мне этот верующий не был знаком.
- Кто он по вере? - спросил я, - баптист, православный?
- Наверное, баптист, - сказал Степан.
Через два-три дня я дал Степану почитать Евангелие от Иоанна. Степан сиял от счастья. Он несколько раз перечитал эти 15 глав.
- А больше у тебя ничего нет? - спросил он меня примерно дней через десять.
- Евангелие от Марка! - и я протянул ему маленькое Евангелие.
- Такое малюсенькое! - воскликнул удивленно Степан.
- Это настоящее Евангелие?! - уточнил он.
- Конечно, настоящее. Оно напечатано таким малым форматом специально для нас, заключенных, - пояснил я. - Хранить легче, прятать!
Когда Степан прочитал Евангелие от Марка, он сказал мне:
Истина беззащитна, но она непобедима!
- Ты правильно говоришь! Но все-таки я хочу знать, что ты конкретно имеешь ввиду? - спросил я.
Степан ответил:
- Христос был убит, распят, но Христос жив. Он воскрес! Сегодня, в нашем двадцатом веке есть христиане, которые верят и любят Христа и страдают за Его учение. Это подтверждает: истина непобедима, Евангелие живо, Христа невозможно уничтожить! Вера в Бога - великая сила! Поэтому я и сказал: истина беззащитна, но она непобедима.
С якутом Степаном мы много беседовали о Боге. Когда у меня появилось в лагере полное Евангелие, Новый Завет с Псалтырем, я давал его читать Степану, а затем и подарил ему это Евангелие.
В 1976 году в "Литературной газете" была опубликована обо мне большая статья, на целую страницу: "Кого защищают американские конгрессмены". В статье сообщалось, что американский Конгресс принял резолюцию-обращение к советскому правительству о моем освобождении. "Литературная газета с возмущением обрушивалась на американский Конгресс за то, что он осмелился поднять голос в защиту узников-верующих. Меня же, как и всех наших верующих, эта статья пыталась представить как обычного уголовника, нарушителя советских законов. Статья была новостью для меня и произвела большое впечатление на весь лагерь: и на начальство, и на заключенных. Интерес к верующим и к нашей вере был очень сильный, особенно со стороны заключенных. Много вопросов, много бесед. Снова вызов к замполиту. На столе у него "Литературная газета", развернутая на вышеупомянутой странице. Вопрос ко мне:
- Как вы оцениваете эту статью?
- Очень интересная статья, - отвечаю. - Хотя и много клеветы в адрес верующих!
Вопрос замполита:
- Кто передал информацию о вас в Америку?!
- я лично не передавал! Я нахожусь в лагере, под стражей.
Снова вопрос:
- Кто же, ваша мать?
- Этот вопрос уже относится к ней, - отвечаю и поясняю, - Уже на протяжении многих лет по всей стране проходят судебные процессы над верующими. Это фактически суды над христианской верой, суды над Библией! А советская пресса, в том числе и центральные московские газеты, доступные Западу, печатают многочисленные статьи против верующих, часто с описанием судебных процессов. Вот здесь и ищите.
в первую очередь тех, кто информирует весь мир о гонениях и об узниках за веру в нашей стране.
- Но почему американский Конгресс принял резолюцию именно о вас?
- Возможно потому, что советская пресса много пишет обо мне. А мой отец был американским гражданином и миссионером, который приехал в СССР в 1926 году, а через четыре года был арестован как верующий и служитель Церкви. Мой отец умер в лагере на Колыме. Я полагаю, вам это известно?
- Да, это известно. - подтвердил замполит.
- Я думаю, что это известно и в Америке, откуда приехал в СССР мой отец.
- Вот и мать ваша была осуждена на три года за нарушение советских законов... - задумчиво произнес замполит.
- Гражданин начальник! Разрешите не согласиться с вами?
Моя мама была в узах не за нарушение законов, а за веру в Бога, за живую веру. Она, как председатель Совета родственников узников, выступала в защиту верующих-узников! - воскликнул я.
- Это ваше мнение! - возразил замполит и добавил. - А мое мнение, что вас, баптистов, судят не за веру, а за антиобщественную деятельность, за нарушение закона об отделении церкви от государства!
- Гражданин начальник! Вы глубоко ошибаетесь. А я располагаю фактами, документами, что нас, верующих, преследуют и лишают свободы за веру и только за веру! В антирелигиозных статьях, которые печатают газеты и журналы, на судебных процессах над верующими такие слова, как "Бог", "вера", "Библия" склоняются сотни и тысячи раз. За последние полвека многие тысячи верующих-баптистов предстали перед судом не за воровство, убийство или насилие, а за веру и верность Богу.
У меня есть также официальный документ, выданный в 1963 г.
Омским областным судом, о посмертной реабилитации моего отца, умершего в заключении, в лагере, в 1943 году. Арестован он был в 1937 году и осужден на 10 лет строгих лагерей без права переписки, и тоже за веру. за проповедь Евангелия!
- Вы считаете, что и вы будете реабилитированы когда-нибудь?! - спросил замполит.
- Да, считаю! И не только я, но и все узники за веру в нашей стране.
На этом и закончилась наша беседа с замполитом. Вскоре его перевели на другое место службы. А в нашем лагере появился новый замполит, в чине майора. Но на беседы меня он не вызывал.
Однажды один из старых зэков, по прозвищу "Чума", начавший свой арестантский путь еще в сталинских лагерях, зашел в рабочей зоне в наш цех, в комнату электрика, когда я был в ней один.
- Петрович, - обратился он ко мне, - будь очень осторожен! Не выходи на работу в ночную смену - тебя хотят убить!
- Кто? За что? - это была большая новость для меня.
- Я только что был в котельной, и там пять зэков решали, как лучше тебя "замочить". Они говорили, что власть не знает, как от тебя отделаться. И они хотят в ночную смену убить тебя и за это получить досрочное освобождение, - рассказывал мне "Чума".
- Вряд ли они получат за это досрочное освобождение, - Вот и я им сказал, - продолжал "Чума", - что если вы его прикончите, то власть постарается на вас же отыграться.
Вас всех присудят к вышке. А суд устроят показательный, чтобы всех убедить, что власть к убийству не причастна. Глупцы вы, мозги у вас куриные - так я им и сказал.
Я поблагодарил "Чуму", но не стал выяснять, кто конкретно участвовал в этом разговоре. К чему это? У меня в зоне среди заключенных личных врагов нет, а моя защита, и самая надежная - Господь!
В феврале 1978 года я получил из дома печальное известие: моего сына Петю арестовали. Его вскоре осудили на один год общего режима, приписав тунеядство, хотя сами власти не давали ему работать: как только узнавали место его работы, так сразу же увольняли. Так было несколько раз. Действительной причиной ареста Петра было его участие в правозащитном движении. Когда я узнал об аресте Пети и осуждении его, это было для меня страшным ударом. Я ничем не мог помочь сыну, как только молиться о нем.
Главная
страница | Начала веры
| Вероучение | История | Богословие
Образ жизни | Публицистика | Апологетика | Архив | Творчество | Церкви | Ссылки