Г. Винс. Евангелие в узах

4. НОВОСИБИРСК

Я стоял на трапе и вспоминал подробности моего ареста в Новосибирске 31 марта 1974 года и первые дни заключения.

Я только что прибыл в город скорым поездом "Москва-Новосибирск". В моем служении это была одна из многих поездок по стране за последние годы, с лета 1970 года, хотя и небезопасная: был под всесоюзным розыском, как опасный преступник. Власти искали меня, хотели арестовать меня за мое духовное служение в гонимом братстве Союза Евангельских христиан баптистов, объединенного служением Совета Церквей ЕХБ. На этот раз я ехал один, без сопровождающих, что бывало очень редко. На вокзале я сдал в камеру хранения одну сумку с духовной литературой и типографской краской, а две другие были со мной. Выхожу на привокзальную площадь, ищу глазами стоянку такси. Мне нужно попасть на левобережную часть города, в район телецентра. Там на одной из тихих улиц, в небольшом одноэтажном доме, проживает верующая.

Я уже раньше бывал здесь, знаю, как пройти.

У стоянки такси небольшая очередь. Жду. Минут через пятнадцать-двадцать сажусь в такси, называю район. Машина трогается. Как будто все спокойно, но в это время кто-то останавливает машину. Это диспетчер такси, он просит водителя взять в машину еще женщину с ребенком. К машине подбегает женщина с девочкой лет четырех. Она уточняет куда мы едем и просит подвезти ее в тот же район города. Я пересаживаюсь на заднее сидение, уступая женщине с ребенком место рядом с водителем.. Когда мы отъезжаем от вокзала, я осторожно смотрю по сторонам. Как будто за нами никого нет. Мы проезжаем по большому мосту через Обь. Река еще скована ледяным покровом, но солнце уже греет по-весеннему.

Люблю Сибирь и зимнюю, и весеннюю. Я родился в этом крае и до восемнадцати лет прожил в этом крае: и на Амуре, и на Алтае, в Западной Сибири... Люблю зимний лес, уютно покрытый пушистым снежным покровом. Я вообще люблю и снег, и мороз. В детстве мне очень нравилось бегать на лыжах по снежным сугробам, превышающим рост даже взрослого человека. Мороз пощипывает щеки, пробирается в рукава легкой курточки, слегка захватывает дыхание... Хорошо! Помню зимний день в Новосибирске в 1935 году, когда мне было шесть лет, мои родители подарили мне лыжи и теплый лыжный костюм. Как я тогда радовался!

Люблю я и степные просторы южных районов Сибири, особенно весной, когда сотни веселых ручейков бегут, сливаясь в большие стремительные потоки, а воздух пропитан освежающей влагой и ласковым солнцем. Обилие света, тепла, первые ярко-зеленые нежные побеги травы и ожидание чего-то хорошего впереди.

И вот теперь я снова в Сибири, в стране моего детства. Здесь, в Сибири, я фактически познакомился с моим отцом в 1934 году, когда он вернулся из лагеря после своего первого срока заключения. Здесь же, в Сибири, я и расстался с отцом навсегда через три года, когда он вновь был арестован... Город Новосибирск - один из самых красивых городов Сибири: расположен на берегах большой Реки Обь; широкие улицы, проспекты, много новых больших домов в центре города и в районах новостроек. Летом город утопает в зелени. Но на окраинах города, как и во всех больших городах Сибири узенькие улицы, приземистые дома обнесенные деревянными заборами. И дома, и заборы построены самими жителями, владельцами домов.

Было три часа дня, воскресенье. Теплый весенний день, люди отдыхают. Сибиряки после долгой холодной зимы вышли на залитые солнцем проспекты. Они радостно подставляют свои лица навстречу первым ласкающим весенним лучам. Кругом тихо и мирно... ПОВСЮДУ видны группы людей о чем-то беседующих, на лицах добрые улыбки. Кажется, и сам воздух пропитан и согрет лаской и добром. Как-будто и зла совсем не существует на свете... И трудно даже себе представить, что в эти самые минуты кто-то в этом радостном весеннем солнечном городе уже тайно и коварно замышляет зло, насилие.

В нашей машине тоже тихо. Все молчат: и шофер, и женщина с ребенком, и я. Приближаемся к нужному мне району.

Машина сворачивает с широкого и шумного асфальтированного проспекта на одну из тихих улиц, застроенных небольшими деревянными домами. Машина уже движется медленнее. Здесь, на окраине города, дорога грунтовая, не асфальтированная.

За два квартала до моего места назначения я прошу водителя остановить такси. Плачу за проезд, прощаюсь с женщиной и шофером, им ехать еще дальше. Ставлю свои сумки на землю.

Такси разворачивается и уезжает в обратном направлении...

Не успел я приподнять свои сумки, как прямо передо мной резко тормозит черная "Волга". Из нее стремительно выскакивают трое мужчин. Двое из них, высокие, крепкого телосложения подбегают, вырывают сумки из рук и заламывают мне руки за спину. Третий резко толкает меня в спину. Я буквально влетаю в "Волгу" и падаю на заднее сидение. Я оказался посредине: справа и слева неизвестные люди держат меня за руки. Машина резко развернулась и устремилась вперед.

- В чем дело? Кто вы такие?! - с усилием задаю вопрос: так все было неожиданно и грубо.

- Спокойно! Спокойно! - отвечает один из них, сидящий впереди.

- Вы арестованы! - громко кричат двое других, с силой сжимая мне руки.

Машина выехала на тот же широкий проспект, где несколько минут тому назад я мирно любовался весенним городом и быстро помчалась в обратном направлении, к центру города. Так среди белого дня я был похищен. Выглядит это, как детективная история. И никто, казалось, ничего не заметил. Люди так же весело улыбались солнечному теплу и так же неторопливо прохаживались по проспекту. А мои похитители с силой прижимая мои руки к сидению, смеялись мне в лицо. Один из них кричал:

- Ну что?! Никто не видел, никто не знает, что вы уже в наших руках! Даже ваш Бог!

- Бог все видит! - я уже относительно успокоился и мог возразить.

- Бог?! Какой Бог? Где Он? - один из похитителей цинично выругался. Я не стал поддерживать разговор. Я смотрел на весенний город и прощался со свободой. "Как жаль... Так много труда на ниве Божьей! И так мало тружеников на русской евангельской ниве... Теперь опять на несколько лет я выключен из активного духовного труда!" - подобные мысли пронеслись в моем сознании. Жизнь на свободе была очень насыщенной. Многие служители Церкви были арестованы и брошены в тюрьмы.

Разгоны богослужебных собраний, обыски в домах верующих, конфискация духовной литературы. Злобные клеветнические статьи против верующих в газетах и журналах. Радио и телевидение ежедневно клевещут на Бога. на Библию, на верующих.

В этих условиях нужно продолжать служение: ободрять, призывать хранить верность. Брат Крючков Геннадий Константинович находится в очень строгой конспирации. Мы могли встречаться раз в два-три месяца. Были вместе по два-три дня: молились, обсуждали и решали многие вопросы служения. Затем я встречался с братьями-служителями Совета Церквей ЕХБ, посещал совещания служителей в различных районах страны (областные, краевые, республиканские), посещал печатные точки издательства "Христианин", встречался с ответственными сотрудниками Совета родственников узников ЕХБ и многое другое...

Конечно, я знал. что мне угрожает арест за мою духовную деятельность, но я принял это служение от Господа через общебратское совещание служителей в 1965 году в Москве и в 1969 году в Туле был, при полном согласии и одобрении Киевской Церкви ЕХБ, переизбран. И я должен был совершать это служение Господу и Его страдающей Церкви верно и преданно до конца. Мне дороги слова нашего господа Иисуса Христа, записанные в Евангелии от Иоанна 10:10-13: "Я пришел для того, чтоб имели жизнь и имели с избытком. Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец, А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец и бежит, и волк расхищает овец и разгоняет их. А наемник бежит, потому что наемник, и не родит об овцах".

Быть добрым и верным служителем на Божьей ниве и оставаться таковым до конца - цель всей моей жизни!

Много раз я попадал в поле зрения агентов КГБ. На меня был объявлен всесоюзный розыск, но Господь помогал мне уходить от преследователей и продолжать служение. С семьей я виделся редко. Моя мама только что вернулась из заключения: она была осуждена за служение в Совете родственников узников Евангельских христиан-баптистов, осужденных за Слово Божье. Вся ее вина заключалась лишь в том, что она выступала в защиту гонимых и ставила свою подпись под многочисленными заявлениями и петициями. 1 декабря 1973 года, отбыв свой трехлетний срок заключения, она вернулась домой. Но я не смог ее посетить, т.к. за нашим домом КГБ организовал круглосуточную слежку с первого же дня ее возвращения домой. И вот в нашей семье новое испытание: мой арест. Мама. мама, как ты перенесешь эту весть?!

"Волга" подъехала к городскому отделу милиции. Мои похитители приказали мне выйти из машины и следовать за ними. Мы зашли в помещение милиции, проследовали мимо дежурного офицера и вошли в большой кабинет, в котором нас уже ожидали человек десять-двенадцать. Некоторые были в милицейской форме, но большинство из них - в гражданской одежде. Все они были очень веселые, оживленные, понимали, что получат поощрение за успешную акцию похищения. Из моих двух сумок вынули все содержимое, а вскоре привезли и третью мою сумку из камеры хранения на вокзале. На большом письменном столе в полном беспорядке было свалено в кучу содержимое моих сумок. Тут были: Библия на русском и украинском языках, Евангелия на русском, казахском и латышском языках, детская христианская литература на английском языке с красивыми картинками из жизни Иисуса Христа, русский перевод этих детских книг, отпечатанный на машинке с последующей редакторской правкой моей рукой, копии заявлений верующих Сибири и Урала в правительственные органы о гонениях за веру, фотопленки, металлические банки. Были там и рукописи моих статей по истории евангельских христиан-баптистов СССР, рукопись моей будущей книги, отпечатанная на машинке, и многое другое.

Формально обыском руководил майор милиции, мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, плотный, краснощекий.

"Сдайте документы, деньги и все, что есть в ваших карманах!" - высоким тенором пропел майор. Я стоял, не двигаясь, около большого письменного стола, на котором в беспорядке лежали мои вещи. ранее изъятые. "Предъявите санкцию прокурора на обыск и арест!" - спокойно попросил я. Майор молча подошел ко мне и грубо полез в карманы пальто, брюк, пиджака. Холодные пальцы майора нагло прощупывают всю мою одежду, касаясь тела... "Снимите часы! Положите на стол!" - голос майора резок, в нем уже металл. "Снимите обувь!

Подойдите сюда!" - новый приказ майора. Майор тщательно исследует мои ботинки, сгибая их, прощупывает. Что он ищет?! Оружие или секретный радиоприемник?

Затем майор с двумя помощниками занялись разборкой, проверкой и записью всего, что было у меня изъято. Но главным в кабинете был сотрудник КГБ, мужчина лет сорока, с тонкими чертами лица, среднего роста, в черном костюме. Сам лично обыском он не занимался, давал только указания. К нему за разъяснениями постоянно обращался майор милиции. Затем прибыл уполномоченный по делам религии по Новосибирской области. Он назвал себя и пытался задавать вопросы о жизни Церкви. спрашивал, откуда я и куда ехал. На эти вопросы я, конечно, не отвечал. Обыск продолжался очень долго: просматривалось каждое заявление, каждое письмо, каждая книга, каждый изъятый листок бумаги с записями.

Уполномоченный по делам религии г. Новосибирска - высокий, худой, лет шестидесяти пяти, с продолговатым лицом, высоким лбом и гладко зачесанными волосами. Он подошел к столу и взял одну из книг. Это было Евангелие на казахском языке, одно из четырех, которые были со мной. Евангелия были новенькие, отпечатанные на Западе и недавно завезенные западными туристами. Уполномоченный внимательно рассматривает Евангелие. Возможно, он и не знал казахского языка. Но на первой странице название книги было напечатано по-русски. Затем уполномоченный обращается ко мне:

- Разве есть казахи-баптисты?

- Полагаю, что есть, раз есть Евангелия на их языке!

- И много их, казахов?

- Много, четыре миллиона!

- Кого? Казахов-баптистов?! - недоверчиво переспрашивает уполномоченный.

- Нет. казахов! Вы же спрашиваете, какая численность казахов?!

- Баптистов из казахов! Меня интересуют баптисты, верующие! - раздражается уполномоченный.

- Четыре миллиона потенциальных верующих! Вот для них, казахов, и переведено Евангелие на их родной язык, - терпеливо разъясняю уполномоченному.

- А где преимущественно сосредоточены казахи-баптисты?

- снова спрашивает уполномоченный, делая ударение на слове "баптисты".

- А для чего вам сведения о казахах-баптистах? - спрашиваю, глядя на уполномоченного. - Для новых арестов, уже среди казахов?!

- Ну, зачем так грубо, аресты? Разве мы только арестовываем? Мы проводим большую воспитательную профилактическую работу!

Уполномоченный разводит руками и смотрит на других, сидящих в кабинете, как бы приглашая их в свидетели.

- Так в каких же местах проживают казахи-баптисты? упорно выспрашивает уполномоченный, подходя ко мне с Евангелием в руках.

- Христиане-казахи проживают в Казахстане.

Уполномоченный возвращается на свое место. Кто-то из присутствующих в кабинете спрашивает:

- А они едят свиное сало?

- Предпочитают баранину. - говорю, улыбаясь.

На столе среди бумаг лежало несколько фотографий, выполненных типографским способом. Это были снимки Батурина Николая Георгиевича, члена Совета Церквей, моего дорогого Друга и брата по вере, всегда спокойного и приветливого, талантливого проповедника и замечательного певца. Николай Георгиевич в это время находился в заключении в одном из лагерей Севера, в Архангельской области. Это уже в пятый раз он в узах. Первый раз был арестован еще молодым двадцатилетним человеком. Вся вина его была в том, что он был активным и талантливым молодым проповедником в г. Красноярске, где он жил. Семь лет в лагерях на Севере, в Воркуте - это был его первый срок. К моменту моего ареста Николай Георгиевич отбыл уже в тюрьмах и лагерях четырнадцать лет. Наше издательство "Христианин" в марте 1974 года технически освоило воспроизведение снимков через специальную металлическую сетку - растр, и это был первый снимок, перепечатанный с фотографии брата Батурина. Николай Георгиевич слегка улыбается на фотографии. Фотопечать получилась отличная.

Сотрудник КГБ взял фото Батурина, посмотрел на него, подошел ко мне и спросил:

- Это ваша работа?

- Да, это освоило наше издательство.

И тогда он наклонился ко мне и буквально на ухо, вполголоса, чтобы не слышали остальные, сказал: "Молодцы!" - и выразительно посмотрел на меня. Я понял, что у отдельных работников КГБ наша духовная борьба за независимость и свободу проповеди Евангелия вызывает уважение. Чисто по-человечески они понимают, что мы, христиане-баптисты, не преследуем какие-либо корыстные или политические цели. Они видят, что наша цель - чисто духовная. Мы переносим тюрьмы и лагеря, теряем здоровье, а некоторые и жизнь... Но это духовная борьба за чистую и высокую идею Евангелия! Вера в Христа настолько глубока и сильна, что наши гонители бессильны остановить дело Божие в нашей стране. Я уверен, что многие из них в глубине души одобряют нас.

Через некоторое время поступила телеграмма из Киева. Мне показали текст телеграммы: "Вот, пожалуйста, читайте!" В телеграмме были указаны моя фамилия, имя, год рождения. Сообщалось в ней также, что КГБ Киевской области уже длительное время меня разыскивает. А дальше текст гласит:

"Киевское областное управление КГБ просит задержать Винса до прибытия нашего представителя". "Вот видите, ошибки не произошло!" - говорит мне, ядовито улыбаясь, майор милиции. Полностью осознав, что я арестован и арестован, так сказать, крепко, на многие годы, я совершенно успокоился.

Один из офицеров милиции, которому поручили оформить все бумаги, связанные с моим арестом и обыском, сказал:

- Вероятно уже сегодня вечером будем слушать сообщение "Голоса Америки" об аресте Винса. Конечно "Голос Америки" сообщит, что Винс избит и еле жив...

Я ответил:

- Да, возможно. "Голос Америки" сегодня же сообщит об аресте. Но узнают они об этом, конечно, не через меня.

Офицер:

- Да, они там. на Западе быстро все узнают! Интересно, как они получают все эти сведения?!

Я сказал:

- Видимо, информация очень оперативно исходит все-таки из ваших кругов. Кто-то из ваших должностных лиц постоянно информирует Запад о преследовании христиан в СССР. Все они засмеялись и многозначительно переглянулись между собой.

Сейчас они шутили и смеялись, но я уверен, что по указанию высших властей, если бы им только разрешили, они не только избили бы меня, но и пристрелили бы...

Самым ценным, что было у меня изъято, был микрофильм Библии, вся Библия на русском языке на маленьком рулончике фотопленки. На этой фотопленке очень мелкий шрифт, и он предназначался для изготовления текста на металлических пластинах, которые потом закладываются в типографскую машину, уже непосредственно печатающую Библии и Евангелия на бумаге. Подобный способ печати называется офсетным и широко применяется в полиграфии. Этот метод печати в шестидесятых годах тайно освоили христиане-баптисты для печатания Евангелий, Библий и другой христианской литературы в СССР.

Были изготовлены специальные типографские машины, малогабаритные и удобные для работы в конспиративных условиях.

Сотрудник КГБ долго вертел в руках пленку, пытался разобрать текст, но это невозможно: слишком мелкий шрифт. Наконец он спросил:

- Что заснято на этой пленке?

Я промолчал. Тогда один из офицеров взял пленку из рук сотрудника КГБ, стал рассматривать, а потом громко сказал:

- Секретная информация, военные заводы] Какой-то молодой человек в сером костюме, сидящий у стены, посмотрел на меня и сказал:

- Тут дело пахнет ЦРУ, Америкой!

- Так что же все-таки на пленке? - еще раз спросил сотрудник КГБ.

Я ответил:

- Конечно, не военные объекты!

- А что?!

- Библия! Только Библия!

- Неужели вся Библия?! Это просто удивительно! - раздались голоса многих находившихся в кабинете.

Я думаю, что многие из них никогда еще в руках не держали Библию, а только слышали о ней. Сотрудник КГБ спросил:

- Хотели печатать Библию?

- Да, уже пора! - ответил я.

Здесь я подумал: "Почему так получилось? Почему микрат Библии попал в руки недругов?" Через несколько лет, в 1977 году, когда я находился в лагере на Севере, мне стало известно, что наше издательство "Христианин" отпечатало Библию большого формата на русском языке. Господь осуществляет Свои планы, в Свое время, вопреки всем враждебным силам.

Интересный эпизод произошел во время обыска с двумя металлическими банками бывшими со мной. Каждая весила около двух килограммов. Они были плотно закрыты металлическими крышками. Обнаружив банки, майор милиции спрашивает.

- Что в этих банках?

Я молчу...

- Что в банках?! - уже громче спрашивает он.

- Откройте и посмотрите!

- Нет! Скажите, что в них?! - настаивает майор.

- Я не советую вскрывать эти банки! - говорю многозначительно.

Это всех насторожило. Молчание. Никто из них не берет инициативу в отношении банок на себя. Майор осторожно и внимательно осматривает банки со всех сторон. Наконец он обращается ко мне:

- Хорошо, идите сюда! Мы будем в вашем личном присутствии вскрывать банки!

- Нет, я к вам не пойду! Открывайте их около себя!

Все присутствующие переглянулись многозначительно, и банки осторожно сдвинули к краю стола. К ним старались больше не прикасаться. Так прошло несколько часов. Обыск продолжался, осматривали другие предметы и бумаги. Наконец прибыл худенький, маленького роста капитан милиции. Я понял потом - это был специалист по особо опасным работам. Он взял в руки одну из банок и спросил: "Что здесь, в банке? Опасно или не опасно?" Мне стало смешно:

"Вот вояки, боятся!" Капитан: "Мы будем вскрывать банки в вашем присутствии! Подойдите ко мне!" - приказывает капитан. Я молчу и продолжаю сидеть на стуле в стороне.

"Тогда я к вам подойду!" - говорит капитан. Капитан поставил рядом со мной два стула. Потом взял в руки банку и. глядя мне в глаза, стал медленно приближаться ко мне.

Я спокойно смотрел, не двигаясь с места у стены. Но когда он поставил банку на один стул, а сам сел на другой, и, поглядывая на меня, начал открывать крышку, я внезапно вскочил на ноги. Вся комната пришла в движение: уполномоченный по делам религии, милиция и другие все вскочили со своих мест: кто кинулся к выходу, а кто сбились в кучу в дальнем углу. Только главный сотрудник КГБ остался на своем месте.

Капитан, отдернув руки от банки, неистово закричал на меня: "Садитесь на место! Немедленно! Что в банках?!" Я осторожно сел. Молчу... "Что в банке, спрашиваю?!" - приглушенным голосом спрашивает капитан. В кабинете наступила полнейшая тишина.

- Вы совершили беззаконие, арестовав меня, не спрашивайте меня! Но банку вскрывать я вам не советую!

Капитан:

- Я спрашиваю вас, что в банке? Что вам жизнь не дорога?! Вместе рискуем!

Капитан выждал несколько минут. Затем пододвинув банку к моему колену, достал какой-то специальный ножик и стал опять осторожно отгибать крышку. Край банки касался моей ноги. Он действовал замедленно, встревожено поглядывая на меня. Часть присутствующих, сбившихся в кучу в противоположном углу кабинета, затаив дыхание, тревожно наблюдали. Я сидел лицом к ним и наблюдал за реакцией.

Часть людей, выскочивших в дверь, столпилась в коридоре у раскрытой двери. Сзади всех возвышалось продолговатое испуганное лицо уполномоченного. Глаза всех были устремлены на руки капитана с банкой. Капитан еще долго возился...

Периодически он внимательно поглядывал на меня: какова моя реакция. Наконец - вскрыл банку, и все увидели какую-то черную массу в небольших крупинках. Кто-то воскликнул вопросительно: "Черная икра?!" И вдруг все хором, как по команде, с явным облегчением закричали: "Это икра! Икра! Черная икра! И как много! Вот чем питаются баптисты! Хороша жизнь!

Можно так служить Богу!" Ядовитые возгласы раздались со всех сторон. Все свидетели этого эпизода опять вернулись на свои прежние места.

Капитан строго смотрит на меня: "Что это такое? Икра?!" Я продолжаю молчать. Капитан осторожно пальцем тронул черную массу, поднес палец к глазам, потом понюхал, попробовал языком и сказал: "Это типографская краска!" А затем, осмотрев банку со всех сторон, добавил: "Это заграничная типографская краска! Где вы взяли эту краску?" - обратился капитан ко мне. Я промолчал. "Кто передал вам ее?" - снова вопрос.

Вокруг раскрытой банки столпились почти все участники моего похищения. Кто-то из них с угрозой выкрикнул:

- Связь с заграницей! Для какой цели предназначалась краска?

Я решил ответить:

- Для печатания Библий! Это подарок христианских друзей Запада!

Капитан ко мне строго:

- Почему вы сразу не сказали, что это краска?

- Я вам в этом деле не помощник! - ответил я.

Капитан:

- А почему вскочили?!

- Проверял ваше мужество! Да и запачкаться можно.

Уполномоченный по делам религии облегченно дышал, вытирая платком высокий лоб. "Неуместная шутка!" - сказал он громко.

Обыск продолжался. Особенно долго длилось оформление протокола обыска. Спать совершенно не хотелось. Я все размышлял: "Почему Господь допустил все это? Почему я на этот раз поехал в Сибирь, в Новосибирск? Что впереди?!" "Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего", - так говорил Иисус, так записано в Евангелии. "У вас же и волосы на голове все сочтены; Не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц" (Матф. 10:29-31).

Иисус мой. Иисус! Ты со мной! Ты все видишь!

Только к первому часу ночи сотрудники КГБ и милиция все окончили. Часть из них ушли раньше, но сотрудник КГБ, руководивший этой операцией, майор милиции, а также еще трое человек остались до самого конца обыска. Они предложили мне подписать протокол обыска, но я отказался. "Пошли!" обратился ко мне майор милиции.

Я понял, что сейчас меня поместят в камеру. На столе, среди книг и бумаг, лежала моя Библия, мое духовное оружие, мое утешение. Я встал и, сделав несколько шагов по направлению к Библии, попросил:

- Разрешите взять Библию с собой?

- Нельзя! - резко ответил майор.

- Но почему? Что в ней преступного?! - воскликнул я.

- Сказано, нельзя! Пошли! - крикнул майор.

Он прошел к выходу. Я в последний раз взглянул на Библию, мысленно прощаясь с ней, а потом, повернувшись, пошел вслед за майором. Рядом со мной шли сотрудник КГБ и еще один из офицеров милиции. "Провожу вас до самого места вашего ночлега!" - улыбнулся сотрудник КГБ. Я вопросительно посмотрел на него. "Мне нужно самому убедиться, что все в порядке". - пояснил он. (То есть, что я надежно закрыт в камере - таков подтекст его слов.) Мы вышли в тюремный двор. Глубокая ночь, часов около двух. Вокруг окна многочисленных тюремных камер. Там люди... А вверху - ночное сибирское небо. После многочасового пребывания в накуренном кабинете с наслаждением вдыхаю свежий воздух.

Легкий морозец бодряще охватывает лицо, освежает тело, снимает усталость и тревоги прошедшего дня. Тысячи звезд взирают на нашу мятежную землю и на мою маленькую жизнь.

Небо свободно, а на земле тюрьмы, зло, жестокость...

Мы вошли в здание тюрьмы. Снова обыск. Внутренняя охрана тюрьмы тщательно проверяет мои пустые карманы, прощупывает каждый рубец одежды, обыскивает обувь. У меня забирают ремень от брюк, кашне и очки. В сопровождении нескольких человек меня заводят на второй этаж тюрьмы, в одиночную камеру с грубой железной кроватью без матраца, без подушки и одеяла. Вместо них была особая постель, просто деревянный щит. Снова тюрьма... Дверь с шумом закрыли, и я остался один. Я встал на колени и долго молился, а затем лег на кровать, не раздевшись, подложил под голову туфли, а на них носовой платок и, укрывшись пальто, сразу же уснул. Раннее утро. Одиночная камера. Я проснулся, взглянул на стены, на окно с решеткой, на железную дверь. Сразу же все понял... Камера. Тюрьма. Сердце сжалось - опять узы...

Первое утро моих новых уз. Я встал, умылся, а полотенца-то нет! Вытер лицо и руки носовым платком. Потом, отвернувшись к окну, к решетке, преклонил колени. Вверху, над дверью - ниша, и там телеглаз. Это я заметил еще ночью, когда меня привели. Внимательно наблюдают за мной. Эта камера на особом учете.

Вспомнил своего семнадцатилетнего сына Петра, особенно последнее прощание с ним в Москве... Несколько месяцев Петя был со мной, хотя и сам я находился на конспиративном служении. Но я считал необходимым, чтобы дети хотя бы короткое время могли побыть со мной. Петя же был со мной на этот раз довольно долго. Он помогал труженикам издательства "Христианин" в перевозке духовной литературы. Правда, Петя не бывал в местах, где тайно печатались Евангелия, но помогал в дальнейшей развозке Евангелий и другой христианской литературы. На протяжении нескольких месяцев я имел возможность часто видеться с сыном, вместе читать Слово Божие, молиться... Но в двадцатых числах марта Петя поехал домой, в Киев, так как ему надо было как-то в дальнейшем определяться с учебой. Он уже окончил десятилетнюю школу. Кроме того, он впервые в жизни был так долго без семьи и уже сильно соскучился по сестрам, братишке и маме с бабушкой. Я его провожал ночью на московском вокзале. И вот, войдя в вагон, он долго стоял в тамбуре и смотрел на меня, а я на него. пока не тронулся поезд и, набирая скорость, не скрылся в ночной темноте. Я долго еще стоял на опустевшем перроне и все смотрел и смотрел на красный огонек последнего вагона поезда, увозившего моего сына... Несколько позднее я написал небольшой стих отразивший мои переживания в тот период.

Я помню московский вокзал, Тебя в уходящем вагоне...

А я остаюсь на перроне И вижу твои глаза.

А через одиннадцать дней Я снова лишился свободы, И стоны тюремных дверей На годы, на долгие годы...

И вот теперь, в камере, стоя на коленях и молясь, я вспоминал сына, и сердце мое горько сжималось. Передо мной встали его грустные глаза, а ведь теперь впереди многие годы разлуки. Защемило сердце, в горле комок: "Дети, дети мои... Вас пятеро, и все вы такие разные: и похожие и непохожие друг на друга... Как вы все дороги для меня! Как трудно будет вам поверить, что отец снова в тюрьме!" Последние четыре года я редко бывал дома, так как власти следили за нашим домом с целью арестовать меня. Я заходил в дом осторожно, обычно темной ночью, и довольно редко.

Но все же мы имели эту маленькую возможность хоть иногда побыть вместе, порадоваться кратким мгновениям такой желанной встречи.... Такова судьба многих служителей Евангелия в нашей стране. А теперь новые испытания для меня и моей семьи, новая длительная разлука. Так тяжело! Из груди вырывается беззвучный вопль: "Иисус, мой Иисус? Ты все видишь!" Но громко нельзя произнести, услышат! Мое стенающее сердце должен видеть и слышать только один Иисус, но не враги...

Приходят на память слова любимого гимна моей молодости:

"Ты знаешь путь, хоть я его не знаю, Сознанье это мне дает покой..." Весь день прошел в раздумьях. Я ходил по камере, часто склонялся на колени и молился. Когда мне принесли пищу, я не мог есть. Не взял даже пайки хлеба. А вечером появилось чувство голода, но у меня ничего не было. На деревянной полке, в углу камеры, я обнаружил кусок хлеба. Хлеб был уже черствый. Я взял его, помолился и стал есть, запивая холодной водой из крана. А мысли возвращаются к семье, друзьям. Что им известно о моем аресте? Знают ли друзья, что со мной? О, если бы они могли знать о моем аресте, мне было бы легче... Вчера вечером, во время обыска меня спрашивали: "Кто из верующих был с вами в поезде, и знают ли они о вашем прибытии в Новосибирск?" Их очень интересовало, встречали ли меня в Новосибирске друзья, сопровождал ли меня кто-нибудь в пути. Я молчал. И если бы власти были уверены, что я ехал один и никто из верующих не видел меня в Новосибирске на вокзале, то похитив меня, они могли бы скрыть факт моего ареста, без всякой огласки просто уничтожить... Так в молитвах и размышлениях прошел первый день моего нового заключения.

Вечером жизнь в тюрьме как бы замирает. Не слышно шума открываемых дверей камер, человеческих голосов и шагов в коридоре. Тишина. Маленький кусочек звездного неба заглядывает в камеру и через окно с решеткой. Тускло горит электрическая лампочка в одиночной камере. И только в часов десять вечера снова шум. Охрана громко стучит в дверь и объявляет: "Отбой! Спать!" Спокойно ложусь и сплю, как написано в 9 стихе в 4 Псалме: "Спокойно ложусь и сплю. ибо Ты, Господи, един даешь мне жить в безопасности!" Второе апреля. Где-то в обед дверь камеры с грохотом открылась. Я в это время только что встал с колен, молился. В дверях появился высокого роста прапорщик лет 30-ти Он насмешливо посмотрел на меня и спросил:

- Что вы сейчас делали?

Я сказал:

- Молился!

- Кому? - Прапорщик не заходит в камеру, а с порога спрашивает. - Кому молился?

- Богу! Иисусу Христу! - отвечаю.

- И Он вас слышит?

- Безусловно! И не только слышит, но и отвечает на мои молитвы!

- Где? Здесь, в тюрьме?! Здесь такие крепкие стены!

- Да, - отвечаю. - Здесь, в тюрьме, мой Бог со мной, и Он не оставляет меня!

- Удивительно! - прапорщик разводит руками и в сомнении качает головой.

- А что, нельзя молиться в камере? - спрашиваю его.

- Нет! Почему же, молитесь. Это ваше дело! Но как-то странно это выглядит: в наше время верят в Бога только старые люди...

- Если бы вера старела и умирала, то за нее бы в нашей стране не сажали в тюрьму! - говорю спокойно, глядя прапорщику в глаза, - Христос нужен нам, людям! Только в Нем счастье и истина! В Нем лишь смысл жизни. Христос нужен, очень нужен русскому народу! - стоя посреди камеры с заложенными руками за спиной, говорю я.

Таков порядок в тюрьме.

- А ваша семья тоже верующая?

- Да, верующая: и моя жена, и моя мама, и мои дети все верующие!

- А ваш отец верующий?

- Мой отец умер верующим в тюрьме. Он был проповедником Евангелия, любил людей и отдавал свою жизнь за духовное пробуждение русского народа!

- А где он умер?

- Здесь, в Сибири, в районе Магадана.

Прапорщик явно заинтересовался, но долго разговаривая с заключенным, он нарушает служебную инструкцию.

Во время разговора он несколько раз тревожно оглядывается в коридор и все-таки продолжает разговор.

- А вы верите в Бога? - спрашиваю я.

Прапорщик в раздумьи. Он даже сделал полшага вглубь камеры.

- Я очень мало знаю об этом, - говорит он. - Но Кто-то есть над нами!

- Вам нужно найти Евангелие и почитать! Христос любит вас! Он умер за ваши грехи и принес вам спасение, - тихо говорю я.

Прапорщик также тихо говорит:

- Спасибо!

Затем он выходит из моей камеры в коридор, поворачивается ко мне лицом и некоторое время молча смотрит на меня, затем закрывает дверь камеры. Опять тишина... А на душе радостно: еще неожиданное свидетельство о Боге. Хотя и краткое, но свидетельство! Я даже как-то ободрился. Еще одна встреча. Еще один человек на земле задумается о Боге. И где, в тюрьме! В душе пробуждается с новой силой жажда молитвенного общения со Христом. Теперь уже об этом человеке.

Вновь преклоняю колени и сердце пред великим Богом! Это мое право, мое преимущество как христианина, а теперь и как узника. У меня отняли свободу, отняли Библию, но Бога у меня никто не отнимет! В сознании прорисовывается стих из Библии: "Кто отлучит нас от любви Божьей: скорбь или теснота, или гонения... но все сие преодолеваем..." Чем преодолеваем? своею силой, опытностью, мужеством? Нет, нет! "... преодолеваем силою Возлюбившего нас!" Мои молитвенные размышления прерываются. Снова распахивается с оглушительным грохотом железная дверь. На пороге камеры тот же высокий прапорщик. Сейчас он строго официален. Рядом с ним стоит офицер. "Как фамилия?" Отвечаю. "Имя, отчество?" Так же спокойно называю. "На выход!" - объявляют мне.

Я выхожу из камеры. Руки за спиной. Идем длинными коридорами, какими-то лестницами, вверх и вниз. Я иду впереди, сзади меня - прапорщик и офицер. Слышу приказы сзади:

"Вперед! Направо! Прямо! Налево!" Наконец, попадаем в помещение конторского типа: множество кабинетов. "Стой" - командует офицер. Меня заводят в один из кабинетов. За столом сидит мужчина лет сорока пяти, в сером костюме. Лицо очень знакомое... Где-то я встречался с ним? Он поднял голову от стола, на котором лежала какая-то бумажка. Взмахнув рукой, отпустил конвой и улыбнулся мне:

- Здравствуйте, Георгий Петрович!

- Здравствуйте! - отвечаю.

- Помните меня?!

И я вспомнил: это был капитан КГБ Анненков, который приезжал ко мне в лагерь на Урал за две недели до моего освобождения в период моего первого заключения в 1969 году. И вот новая встреча в Новосибирской тюрьме.

"Вот мы опять встретились с вами!" - продолжает улыбаться Анненков. (В каком он теперь чине? Пять лет тому назад он был капитаном, а теперь уже, наверное, майор?!

Собственно, мне-то все равно. Пусть хоть полковником будет!) "И все встречи наши в таких необычных условиях!" продолжает Анненков. - Тогда встречались на Урале, в лагере. Теперь в Сибири, и опять - в тюрьме..." Он сказал, что срочно прибыл из Киева. "Я очень спешил, чтобы вас не отправили куда-нибудь... Я должен с вами побеседовать. Ваше положение очень сложное. Есть все данные, чтобы передать суду!" - при этом он выразительно посмотрел на меня. "Мое начальство, - продолжает он, - послало меня сюда специально перед тем, как будет решаться вопрос окончательно, что с вами делать. Все зависит от вас... Вы можете отсюда даже прямо домой поехать..." Я понял, что от предстоящей беседы зависит мое будущее.

Затем Анненков спросил: "Как вы рассматриваете вопрос урегулирования отношений между Советом Церквей ЕХБ и государством?" Я ответил, что совершенно недавно Совет Церквей евангельских христиан-баптистов направил Советскому правительству заявление по затронутому вопросу. В нем сказано, что единственный и реальный путь урегулирования отношений между церковью ЕХБ и государством следующий: отмена законодательства 1929 года, свобода проповеди Евангелия в стране, освобождение из тюрем, лагерей и ссылок всех узников-христиан, осужденных за религиозную активность, возвращение верующим всех отобранных молитвенных домов, возвращение конфискованной христианской литературы, Библий, Евангелий, возвращение родителям детей, отобранных атеистическим государством за христианское воспитание.

Анненков почти прокричал:

- Это невозможно! Это - ультиматум!

- Нет, извините, это не ультиматум, - я старался как можно спокойнее пояснить, - а единственно возможный разумный путь. Верующие в результате многолетних гонений не доверяют вам... Я говорю о минимальных условиях, выполнение которых даст возможность восстановить доверие в сердцах верующих к вам, органам власти. Других путей нет!

Тогда Анненков, перегнувшись через стол, и заглядывая мне в глаза, спросил:

- Но ведь это мнение Совета Церквей! А ваше личное мнение каково?!

Я ответил:

- Я же член Совета Церквей. Мнение Совета Церквей - это и мое мнение!

- Да, но мнение Совета Церквей - это коллективное мнение. Нас интересует ваше личное, индивидуальное мнение! настаивал Анненков.

Я повторил:

- У меня нет расхождений с Советом Церквей ЕХБ!

Развернулась битва за мою душу. Я понимал, что твердая и принципиальная позиция Совета Церквей ЕХБ в вопроса независимого служения и в деле защиты христиан, активная проповедь Евангелия, религиозное воспитание детей, христианская работа среди молодежи - все это явно не устраивает атеистические власти. Им нужен Совет Церквей, покорный атеизму, как ВСЕХБ. И вся его беседа со мной преследует единственную цель - расколоть Совет Церквей ЕХБ, толкнуть его на путь сотрудничества с КГБ. Поэтому КГБ ищет хотя бы маленькую щель во взглядах отдельных членов Совета Церквей, малейшее разногласие. Я это чувствую. И моя цель - сохранить верность Господу любой ценой, ценой потери свободы, даже жизни! Не дать КГБ никакой надежды на компромисс. Господи, помоги мне!

Глядя в глаза капитану, я говорю:

- Вопрос моей свободы должен решаться совместно с вопросом свободы всех гонимых христиан в нашей стране, иначе он не может быть решен!

Беседа затягивается. Анненков нервничает. Начинает маневрировать:

- Вы сейчас взволнованы. У вас была такая бурная деятельность: поездки, встречи, служение - это видно из документов и бумаг, изъятых у вас при аресте. И вот сейчас - внезапная остановка, арест, тюрьма... Это шок! Давайте завтра встретимся, а вы за ночь отдохнете, все продумаете, взвесите. Все же вам надо менять тактику, не ставьте нам ультиматумов! Если нужно, мы дадим вам в камеру бумагу " авторучку, чтобы вы написали ваши личные предложения...

Я отвечаю:

- Отмена законодательства 1929 года, освобождение всех узников-христиан, арестованных за веру, свобода проповеди евангелия. Другого я вам ничего не скажу!

Капитан качает головой.

- Напрасно! Напрасно!

Затем выразительно смотрит на меня:

- В таком случае, мы передаем вас в руки прокуратуры!

А впереди вас ожидают 10 лет заключения, а затем, возможно, и еще новый срок... Я молчу. Анненков ждет молча минут пять.

Смотрит на меня, как бы глазами спрашивает: "Хочешь домой?

К жене, к детям? Тюрьма тяжела, ох. как тяжела... Давай, находи общий язык с нами и пойдешь на свободу!" Я продолжаю молчать, тогда Анненков вызывает охрану. В кабинет заходит офицер, и меня отводят в камеру. Когда закрылась дверь камеры и я остался один, я понял: это начало длинного пути по тюрьмам и лагерям страны. Тяжело на сердце... Так тяжело! Перед глазами лица детей. Разлука на годы, на многие годы...

"Господь, услышь! Ты знаешь, как мне трудно, как мне дорога свобода, мое служение, как дороги мои дети, жена, мама. Но Ты, Господь, дороже всего! Я так хочу остаться верным Тебе и Твоему гонимому народу до конца, до смерти! Помоги мне!

Дай мне силы!" Я долго стоял на коленях...

И вдруг, впервые со дня ареста я почувствовал большую, переполняющую сердце радость. Это была радость от того, что Господь дал мне силу ответить категорично на все обольстительные и опасные предложения атеизма! Конкретно и категорически отказаться от скользкого пути компромисса. Передо мной был яркий пример моего Спасителя, сказавшего во дни Своей земной жизни: "Ибо идет князь мира сего и во мне не имеет ничего" (Иоанна 14:30). И я так был благодарен Господу за эту победу! И еще я вспомнил один из дорогих моему сердцу стихов из послания Ап.Павла к Ефесянам 1:19: "И как безмерно величие могущества Его в нас, верующих по действию державной силы Его." Божье могущество! Его безмерное величие! И все это проявляется в нашей жизни по действию Его державной силы!

...Так начались мои первые дни уз в 1974 году. Как много событий произошло с тех пор! И вот теперь, это путешествие в Москву... Что за этим стоит?! Я стоял на площадке самолетного трапа и вспоминал...

Минут через пятнадцать вернулся лейтенант:

- Как себя чувствуете, лучше?

- Да, спасибо, лучше!

- Пойдем в салон!

Мы возвращаемся в салон самолета: впереди лейтенант, сзади - солдаты. В это время пилот опять подходит к нашей группе. Он обращается к полковнику:

- Самолет не полетит дальше: есть неисправность. Вам нужно пройти в аэровокзал!

Полковник:

- Это невозможно. С нами заключенный, и мы не можем находиться в зале ожидания!

Пилот:

- Я вас свяжу с начальником аэропорта по радиосвязи.

С ним и решайте ваш вопрос. А самолет сейчас отбуксуют в ремонтную часть аэропорта.

Полковник и пилот прошли в кабину пилотов. А мы все ждем, что будет. Крепко хочется спать. Полковник возвращается. Он отзывает лейтенанта и о чем-то с ним говорит.

Затем лейтенант командует: "Пошли!" Мы все идем, один из солдат несет мой мешок с вещами.

Спускаемся по трапу, входим в аэровокзал, проходим через несколько помещений, поднимаемся на второй этаж. Ночь...

Вернее, раннее утро, часа четыре. Впереди меня полковник, рядом лейтенант, сзади - двое солдат. Кругом люди. Аэровокзал забит пассажирами. Даже на полу, расстелив газеты, спят люди. На втором этаже полковник останавливается перед дверью с табличкой: "Начальник аэропорта". Полковник стучит в дверь. Кто-то открывает дверь, отдает ключи полковнику и уходит. Меня заводят в большой кабинет. Полковник отдает распоряжение солдатам. Они ставят у стены в один ряд пять мягких стульев.

- Снимайте телогрейку, валенки и ложитесь отдыхать! предложил полковник.

- Наш вылет отложен до 9 часов утра.

Я быстро сбрасываю валенки, кладу шапку под голову, накрываюсь телогрейкой, но сна нет. Размышляю, вспоминаю все: арест в Новосибирске в 1974 году, этапирование в Киев, помещение в Лукьяновскую тюрьму, долгие месяцы следствия. Это было только начало... Долго не могу заснуть. Но нужно вздремнуть, хотя бы на полчаса - иначе не выдержу. Сидя в самолете спать я не могу: сразу же начинаю задыхаться.

Ворочаюсь с боку на бок... Горит яркий свет в кабинете начальника Новосибирского аэропорта. Солдаты разложили диван и тоже легли отдыхать. Полковник сидит за столом и читает газету. И лейтенант бодрствует на стуле около двери. А я опять погрузился в мир воспоминаний...